Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

– Позволите пару вопросов? – перебил я.

– Ну конечно, – с готовностью ответил дядя Володя, звеня бутылками в холодильнике.

– Гуревич знает, что ты задушил Галю Скобейду? И что такого ты ему наплел, чтобы он попросил ее принести черновики?

Нельзя сказать, чтобы я рассчитывал на диалог в духе классических детективов, где сыщик и изобличенный злодей, усевшись по креслам, пускаются в разговоры, в которых один объясняет читателям или зрителям, как при помощи собственной проницательности раскрыл преступление, а другой – как его совершал. Но от Саввы я знал, что дяде Володе уже за шестьдесят, а потому был готов разве что к неубедительной попытке к бегству или чему-то в этом роде.

Но никак не к тому, что произошло дальше.

Он молниеносно вскочил и запустил в меня тяжелой бутылкой Beefeaters, целя в голову. Я едва увернулся, бутылка врезалась в мягкую спинку кресла, отлетела ракетой и завертелась на полу; я подхватил со стола пепельницу и прыгнул вперед, он тоже, мы столкнулись посередине комнаты, чуть не упали, отступили на шаг и бросились друг на друга.

Я взмахнул пепельницей, целя ему в висок; он перехватил мою руку и ткнул растопыренными пальцами в глаза; я отшатнулся, получил удар в челюсть, выронил пепельницу, а потом жесткий, как копыто, кулак врезался мне под дых. Я закрылся локтями, а дядя Володя попер на меня; он был сильным, кряжистым и тяжелым, будто сырая колода, и бился как человек, которого учили не драться, а убивать: увесистые удары летели в глаза, в ключицу, в гортань, и меня спасала только скорость реакции – сказывалась разница в возрасте, – но предплечья уже онемели, в груди разливалась боль, мне удалось разок вмазать ему по физиономии и подбить глаз, но никто не назвал бы такое убедительной заявкой на победу. Я схватил его за грудки; он мгновенно перехватил руки, поднялся на носках и врезал мне лбом в переносицу так, что перед глазами взорвалось красное марево боли, а потом оттолкнул и ударил ногой в живот. Я отлетел, упал и ударился головой о ножку стола. Честно говоря, если бы дядя Володя продолжил охаживать меня кулаками, то дело кончилось бы совсем плохо – он просто забил бы меня до смерти, и так оно и вышло бы, будь он на два десятка лет помоложе; но он был уже стариком, он выдохся и устал и потому подхватил с пола бутылку джина, расколотил ее об угол стола и с «розочкой» в руках двинулся на меня. Я поднялся; он, оскалив крупные желтые зубы, сделал выпад, потом еще один, а на третий раз я поймал его руку, крутанулся, упал на колено и швырнул через спину, вложив в бросок всю силу, которую мог. Дядя Володя взмыл вверх по широкой дуге, чиркнул подошвами по потолку, всем весом обрушился на пол, врезавшись спиной в ковролин так, что прогнулся пол и подпрыгнула мебель, и скорчился, ловя ртом воздух. Я схватил пепельницу и с силой опустил ее ему на лоб, в последний момент развернув плашмя увесистый мраморный диск.

Дядя Володя захлопнул рот и затих.

В сгустившемся воздухе пахло алкоголем и адреналином. Меня мутило, не хватало дыхания, голова кружилась, нос горел и по ощущениям стал размером с футбольный мяч. Я встал и посмотрел на поверженного противника. Тот лежал неподвижно, раскинув руки, на лбу вздувалась багрово-синяя шишка, дыхания не было слышно, но грудь чуть заметно приподнималась и опускалась. Я изо всех сил пнул его в бок – он не издал ни звука, только живот колыхнулся под выехавшей из-за пояса желтой рубашкой.

Я вытащил у него брючный ремень и туго связал за спиной руки. Обшарил карманы брюк, нашел металлическую удавку с одним стальным кольцом, швырнул ее на стол. Бросил рядом связку каких-то ключей и удостоверение майора КГБ, которые вытащил из кармана пиджака. Потом побрел в ванную; в зеркале над раковиной отразилась неприглядная физиономия с багровым раздувшимся носом и наливающимися чернотой кругами вокруг глаз. Из ванной я принес пояс от банного халата и шнур от фена, которыми стянул дяде Володе ноги по щиколоткам. Передохнул минуту и прошелся по номеру. В спальне под подушкой обнаружился похожий на «ПМ» пистолет, а в ящике прикроватной тумбочки – толстая пачка машинописных страниц и свернутый рулон перфорированной бумаги. Я методично оборвал провода у телевизора, холодильника и телефона, разорвал на полосы простыни, приволок одеяло из спальни и принялся заворачивать в него дядю Володю. Он был тяжеленный, каким бывает обычно мертвец, но я все равно управился, плотно замотал его в одеяло, обвязал импровизированными веревками, а потом, поднатужившись, поставил сверху кресло, втиснув получившийся куль между ножек. Сам уселся сверху, закурил и стал ждать.

Часы показывали половину одиннадцатого. Через полтора часа нужно было связываться с Иф Штеллай – теперь я получил доказательства ее правоты, когда она утверждала, что Яна стремится не спрятать открытие Ильинского и его самого подальше, а напротив – хочет передать его тем, кто с наибольшей вероятностью использует это открытие как оружие. Да и кроме этого, у меня были еще дела. Я уже собирался уйти, как заметил, что веки у дяди Володи дрожат.

– Хорош притворяться, – сказал я. – Я вижу, что ты очухался.

Он приоткрыл один глаз.

– Из Конторы?

– Нет, но коллеги твои скоро здесь будут. Или мои коллеги. Кто-то точно будет, в общем.

– Сука красноперая, – хрипло выдохнул он. – Пить дай.

Я взял из холодильника бутылку «Ессентуков», открыл и поднес горлышко к его губам. Он принялся пить, кашляя и захлебываясь. Пузырящаяся вода текла по щекам и подбородку.

– Все, хватит. А то описаешься. Тебе еще часок-другой придется тут полежать.

– Как? – спросил он, отдышавшись.

– Порез на пальце. У тебя кольцо слетело, когда Скобейду душил, и ты палец разрезал, докручивая удавку.

– И все?

Конечно, это было не все. Но я не стал ему объяснять, что провалом своим он обязан некоей Ишим Янай Элохим Меген. Ибо людей с порезами много, а вот таких, которых ангелы используют для передачи наиболее агрессивным политическим силам фатальных военных технологий – таких наперечет.

Этот простой логический квадрат я набросал на газетных полях вечером накануне. От Кардинала мне было известно, что так называемый дядя Володя – сотрудник КГБ, и Яна, безусловно, знала это в силу осведомленности, присущей ей как элохиму. Тем не менее она надоумила Ильинского позвонить бедняге Гуревичу, который скорее бы голову дал себе отпилить, чем помог ей хоть в чем-то, и была намерена воспользоваться содействием и связями в американском консульстве его мнимого дяди для пересечения границы; вывод – дядя Володя не сотрудник КГБ, служба в Комитете – прикрытие. Тогда кто?

Славная девушка, спортсменка и комсомолка Галя Скобейда, согласилась бы вынести из института черновики секретных расчетов только ради одного человека в мире – Саввы Ильинского; и только два человека на свете рискнули бы обратиться к ней с такой просьбой – сам Ильинский и, от его имени, Евгений Гуревич, да вот только он переоценил степень доверия Гали, и она сообщила о его странной просьбе Исаеву. Как там сказала мне Леночка? «Человек или люди, которые обратились к Гале Скобейде, были ему знакомы и опасности, по его мнению, не представляли» – ну конечно, что опасного в несчастном Гуревиче? Но на роковую встречу в Сосновке пришел не он. Тогда кто? И не потому ли Яна вышла на связь с ним не в воскресенье, когда маневр с мертвыми двойниками сработал и их розыск был уже прекращен, а во вторник, после того как в сфере вероятностей отразилось убийство Исаева и Скобейды и привлекло внимание Яны к тому, кто его совершил?