Константин Образцов - Единая теория всего [сборник litres]

Я с трудом распрощался, будто вырвавшись из объятий, и позвонил по другому телефону.

– Претензий нет? – осведомился Жвалов.

– Нет.

– Я слово держу.

– Я тоже. Шпион твой в гостинице «Советская», номер 502. Надеюсь, не сдох. Он, кстати, «красноперым» ругается, так что, думаю, у него счет к советской власти старый и долгий. Может, из «власовцев» или из репрессированных. С историей персонаж. Удавка на журнальном столике, пистолет под подушкой, бумаги в тумбочке у кровати. И еще, в качестве премии тебе: его контакт в консульстве США – второй атташе по культуре, некий Майкл Вестен, телефон… пароль от связного – срочное уведомление. Запомнил?

– Да.

Он помолчал секунду.

– Адамов.

– Что еще?

– Спасибо тебе.

– Служу Советскому Союзу! – ответил я и повесил трубку.

Я вышел на улицу и постоял немного, жмурясь сквозь очки на сияющее небо. Симпатичная рыжая девушка, проходя мимо, покосилась на меня неодобрительно и ускорила шаг. Я рассмеялся.

– Ну что, Витя, – сказал я себе. – Всем помог, все исправил, всех спас. Теперь пора спасать мир, черт побери!

Ничего не произошло. Я подождал немного и повторил уже громче:

– Черт побери!

На меня стали оглядываться, но в остальном все оставалось как прежде. Чувствуя себя преглупейшим образом, я набрал в грудь воздуха и рявкнул:

– Черт!!!

– Витя, ну что ты кричишь на всю улицу, как потерпевший! Тут я, тут!

В пяти шагах от меня, у поребрика, я увидел «Москвич-403» [55] – новехонький, сверкающий лаком, будто только что из магазина, в бирюзовом и бежевом цвете. Иф Штеллай стояла рядом и, улыбаясь, махала рукой. Она была похожа на фотомодель из автомобильной рекламы двадцатилетней давности: солнцезащитные очки «кошачий глаз», прямое короткое платье с широкими полосами цвета морской волны, открывающее блестящие загорелые коленки, густые темные волосы уложены в высокую прическу с локонами.

– Ты как будто из 60-х, – заметил я.

– А я и сейчас там. Не спрашивай, все равно не поймешь, садись… Ой, а с лицом-то что?!

В салоне «Москвича» вопреки ожиданиям вместо раскаленного пекла меня окутала приятная свежесть, пахло новым автомобилем и парикмахерской. Стелла сняла очки и повернулась ко мне.

– Говори, что с тобой опять приключилось?

– Не важно.

– Все равно ведь узнаю.

– Ну, подрался.

– Горе ты мое! – воскликнула Стелла. – Нет, тебя решительно нельзя оставлять без присмотра!

Она поставила на колени сумочку, раскрыла ее и принялась там сосредоточенно рыться.

– Так, это не то… это тоже… а, вот! Есть у меня тут одна «ромашка», она слабенькая, но все же лучше, чем ничего. Давай, наклоняйся ко мне, поправим тебе нос хоть немножко!

– Да не надо, – стал отнекиваться я из непонятного самому себе упрямства.

– Надо! – строго сказала Стелла. – Я тебя в таком виде к машгиаху не повезу.

Я проворчал что-то в том смысле, что вряд ли мой вид имеет хоть какое-то значение для такого персонажа, как машгиах, но все-таки снял очки, кепку и подвинулся к Иф Штеллай. Подушечкой указательного пальца с длинным ярко-алым ногтем она ловко подцепила из пластмассового блистера полупрозрачную, похожую на лепесток, пластинку и аккуратно налепила мне на переносицу. На миг вспыхнула слепящая боль, а потом так же мгновенно исчезла. Я опустил козырек над лобовым стеклом и посмотрел в зеркало. Черные круги вокруг глаз пропали, нос перестал быть похожим на багрово-сизый банан и стал почти нормального размера и цвета, только в точке удара осталась красноватая полоса и чуть заметный изгиб.

– Ну вот, красавец же? – подмигнула Стелла.

Я не возражал. Она завела мотор, и мы поехали. Из радиоприемника женский голос под очаровательно старомодную мелодию запел по-английски о шестнадцати причинах любить. Иф Штеллай подпевала тихонько. Мы пересекли Фонтанку, проехали по Садовой, свернули на проспект Маклина [56] Проспект Маклина – ныне Английский проспект в Санкт-Петербурге. и по Аларчину мосту перебрались через канал Грибоедова.

– Сейчас послушай меня внимательно, – сказала Иф Штеллай. – Ты, конечно, кое-что повидал уже, но визит к машгиаху – это не посиделки на «Невской волне». Во-первых, ничего не ешь и не пей, если предложат – отказывайся.

– А то что? Козленочком стану?

Она покосилась неодобрительно.

– Я серьезно сейчас. Съешь что-нибудь или выпьешь – сам не заметишь, как засидишься до вечера, а когда вернешься обратно – здесь уже лет тридцать пройдет. Во-вторых, я тебя лично прошу, шутки свои дурацкие оставь при себе. Там могут не так понять, и юмор твой выйдет боком. Постарайся не забывать, кто ты и где оказался.

– Мне бы это просто понять для начала.

– В-третьих, делай как я тебе говорю буквально. Скажу упасть и ползти – значит, надо падать и ползать. Все ясно?

– Предельно, – заверил я.

– Ну, тогда держись!

Стелла крутанула руль, и «Москвич» свернул с проспекта под низкую арку двора. Сразу стало темно, машину качнуло в неровных колеях просевшего асфальта, за окнами заковыляли стены, покрытые пятнами тлена, и ржавые мусорные баки. Мы въехали во двор-колодец; редкие пыльные окна как будто сползали по узким неровным стенам, словно их стройные когда-то ряды оплывали под грузом времен и вековой сырости, пропитавшей замшелые стены. У покосившейся раскрытой двери черной лестницы стоял высокий худой мужик с бородой и грозил кулаком. Стелла снова вывернула руль, автомобиль втиснулся в еще более низкую, кривую и темную арку, и тут я почувствовал, как в грудь словно ударил с размаха неописуемый первобытный ужас. Я с трудом подавил инстинктивное желание выскочить из машины и бежать без оглядки, вспомнил свой первый переход в масах в луна-парке, схватился покрепче за рукоять над окном, и через пару секунд страх прошел, как и не было, а автомобиль выехал из арки двора. Иф Штеллай повернула направо, остановилась у поребрика и сообщила:

– Приехали. Дальше пешком.

Мы вышли на узкой пустынной улице вдоль набережной какой-то речки или канала: блеклый вытоптанный газон между проезжей частью и тротуаром из массивных каменных плит, фигурные столбики перил балюстрады и высокие дома, которые теснились у блестящей, словно стекло, неподвижной черной воды, будто бы собрались и ждут. Все застыло в неживой глухой тишине, и стук каблучков Иф Штеллай по асфальту звучал невероятно отчетливо, громко и близко, словно шаги барабанили прямо по перепонкам.

– Где мы? – спросил я.

Звук голоса замер у губ. Не звук даже, а имитация звука.

– В масах, конечно же, – ответила Стелла. – Просто раньше ты бывал во внутренних помещениях, а сейчас оказался в условно открытом пространстве. Пойдем, нам на ту сторону, через мостик.