Константин Образцов - Антропный принцип, продолжение [litres]

– Да, потому что мы существовали еще до Большого Взрыва, понимаешь? У меня там есть три сестры, и мы космические разведчики, путешествуем по разным галактикам и планетам, и может быть, что мне скоро придется улететь обратно, и это так грустно…

– А ты вернешься?

– Обязательно вернусь, обещаю! А ты меня будешь ждать?

– Да, да, обещаю!

Многое могла бы ты узнать, мама, если бы просто поговорила. И не пришлось бы врать тебе про тот случай, когда пришел домой в рваной рубахе и в кровь разбитым лицом, говорить, что бежал за автобусом и споткнулся неловко; можно было бы рассказать честно, как поздним вечером в Озерках, в самом глухом месте, за старой лодочной станцией, наткнулись с Яной на хулиганов. И все могло бы обойтись: те не собирались драться, шли по своим делам, ну, посвистели немного, пообзывались, и Яна сказала, что не нужно обращать внимания на дураков, и он бы не обратил, но тут один из них сказал про Яну такое слово, что выхода другого не было, кроме как обратить внимание и самое пристальное. Рассказал бы, как дрался, как было больно, но не страшно, а весело, как его захлестнул восторг боя; как разбили губу, расквасили нос, повалили на землю, а Яна налетела на обидчиков с тяжелой палкой в руках, да так налетела, что те бежали со всех ног, крича «караул»; как потом они оба смеялись, а Яна вытирала ему кровь с лица и говорила, что он молодец. Потому, мама, он тогда и решил записаться на бокс…

– А когда он явился однажды весь ободранный и заявил, что собирается записаться на бокс, я поняла, что окончательно теряю сына.

– Не слишком ли?

– Нет, не слишком. – В уголках рта Леокадии Адольфовны легли жесткие складки. – Вы поймите, дело же не в боксе как таковом, не в драке. Я знаю цену насилию и повидала его с избытком в траншеях. Дело в том, что это совершенно не для моего Саввы, его голова предназначена для науки, а не для того, чтобы в нее колотили кулаками, как в грушу. И тут повезло: мне в театре дали профсоюзную путевку в Геленджик… Что вы так улыбаетесь? Ну хорошо: да, я сама достала путевку, переплатила еще совершенно безбожно, занимать пришлось в кассе взаимопомощи. И мы уехали почти на все лето: жили сначала по путевке в профсоюзном Доме отдыха, а потом мне удалось снять домик в частном секторе, и мы остались еще на месяц. Савва писал Яне письма, каждую неделю относил их на почту и сам забирал оттуда ответы; да, надо сказать, что она отвечала – не часто, но все же. Потом письма от нее вдруг приходить перестали. А когда мы вернулись домой, оказалось, что Яна со своей матерью съехали из дома на Удельной, куда – никому не известно.

– Савва сильно переживал?

– Он заболел. Сначала ангина, потом осложнения – скарлатина. В конце августа, представляете? Пришлось пропустить начало учебного года, и к занятиям сын приступил только в октябре. Вот такая история. Ну, а потом Савва поправился и все снова вошло в свою колею: и школа, и математика, и университет…

– И он не пытался ее найти?

– Вы удивитесь, но нет. Как будто бы знал что-то – да, переживал очень, страдал, но не был удивлен, что она исчезла, и не считал нужным искать. Он просто ждал ее возвращения.

– А Яна? Неужели просто пропала, и все?

– Да, пропала и все.

Леокадия Адольфовна с силой раздавила окурок в пепельнице и отвернулась. Я ждал. Отчетливо и неспешно тикали часы на комоде.

Она снова открыла портсигар, поднесла к губам папиросу. Я было потянулся со спичкой, но она махнула рукой, взяла у меня коробок, прикурила и нервно выдохнула серый дым, едва не закашлявшись.

– Виктор, у вас есть дети?

– Нет.

– Тогда вам не понять.

– Чего же?

– Почему я два с половиной года сжигала письма, которые Яна присылала моему сыну. И только попробуйте еще так на меня посмотреть или вздохнуть – быстро отправитесь за двери, вам ясно?

Я сидел тихо. Она продолжала.

– Я этим совсем не горжусь. Но иначе поступить не могла. У моего сына невероятные способности к науке, да что там – он гениален. Вы это знаете, все это знают, и я это знала и видела с самого раннего детства. Думаете, легко было переехать ради него из провинции в Ленинград, устроиться на полную ставку в театр? Пробиться в лучшую математическую школу в городе? Поднимать в одиночку сына, когда у самой то репетиции, то спектакль, и нельзя ни отпроситься, ни отказаться, потому что быстро потеряешь и ввод на роль, и оклад? А еще надо вести хозяйство – в деревянном доме с дровяными печами и колонкой на улице, вот это все легко было? Я не жалуюсь, это мой выбор, и наша судьба, моя и сына. И разрушить или обессмыслить её я не дам никому.

Да, от Яны приходили письма, по два-три в месяц. Первое пришло, когда Савва был в школе, а у меня выпал выходной на неделе. Помню, что как-то сразу, почти рефлекторно, разорвала его и сунула в кухонную плиту – я как раз стряпала что-то. Потом сходила на почту и договорилась, что если еще будут приходить письма на имя сына, их не доставляли, а откладывали для меня. В конце концов, я мать, а Савве тогда не сравнялось еще и четырнадцати. Я думала, что придет еще два, может быть, три письма, но они приходили почти еженедельно, и мне ничего не оставалось, как продолжать жечь их одно за другим…

– Не открывали?

– За кого вы меня принимаете?! – возмутилась Леокадия Адольфовна. – Разумеется, нет. Только посмотрела обратный адрес. Они, оказывается, уехали в Ростов-на-Дону – наверное, вслед за так называемым отцом Яны. Мы, кстати, тоже перебрались в 1965 году из дома в Озерках вот в эту квартиру, но представляете – письма от Яны все шли и шли на наш старый адрес. Последнее я забрала на почте в январе 1966 – и почти двадцать лет пребывала в уверенности, что все кончилось раз и навсегда. Так что можете представить мои чувства, когда я увидела Яну на фотороботе у сотрудников Комитета.

– Я могу представить себе чувства Саввы.

Мы помолчали. Чай остыл. В пепельнице чуть тлел неловко затушенный окурок.

– Не знаю, как такое возможно, – наконец произнесла Леокадия Адольфовна. – Но ведь не все в жизни можно объяснить, правда? Верила бы в черта, сказала бы, что Яна – черт. Но я не верю в чертей, да и в Бога не очень-то. Это ведь она вас втянула в это дело, да? Ответьте-ка: кто сказал вам, что им с Саввой нужно скрываться от КГБ и бежать за границу? Кто наверняка сочинил к этому десять разных историй, чтобы убедительнее прозвучало? Кто просил вас о помощи? Яна или мой сын?

Я промолчал.

– Вот то-то и оно. Впрочем, я отвлеклась на собственные рассказы и совершенно упустила из виду вас: ведь вы пришли с какой-то просьбой? Или с вопросом?

Я пожал плечами. Ответ на свой главный вопрос я уже получил, но сказал все-таки:

– Да, собственно, только с одним. Вы знаете, где Савва сейчас? Он не связывался с вами в последние дни?