Оливия Штерн - Князь моих запретных снов [litres]

Я невольно улыбнулась. Пожалуй, она права. Я до сих пор понятия не имею, как это – просто что-то себе купить…

Филтон оказался, на мой взгляд, просто огромным, распластанным по земле во все стороны, точно большое глиняное блюдо. Дома, сплошь одноэтажные, лепились друг к другу так, что лишь в некоторых местах виднелись узкие щели, черные и грязные. Улица – та, по которой мы ехали, – была широкой и вымощенной брусчаткой, а от нее во все стороны разбегались узенькие кривые улочки, такие узкие, что крыши домов почти сходились над ними.

Потом, уже перед центральной площадью, началось такое столпотворение, что Альберт предложил нам пройтись пешком, пока он найдет местечко, чтобы привязать лошадей. Что мы и сделали. И уже потом, шагая вдоль низких окон, Габриэль, хихикая, сказала:

– Ну надо же, такой крошечный городишко, а столько народу.

А я-то уверилась, что Филтон – большой…

Народу было в самом деле очень много, самого разного, толпа – пестрая, как рысья шкура: тут вам и наряженные купчихи, и толстые лавочники, у которых пузо выпирает меж пол сюртука, и визжащая суетливая детвора, и деревенские, явно приехавшие на ярмарку, и неприятного вида оборванцы с липким взглядом, от которого по коже бегут неприятные мурашки. Чтобы не отстать и не потеряться, я вцепилась в локоть Аделаиды, она, в свою очередь, держалась за Габриэль, которая уверенно вышагивала вперед и даже пару раз свернула, почти не задумываясь.

– Все, мы на месте. – Габриэль остановилась, сдула непослушный локон, упавший на лицо. – Ильса, иди сюда, ко мне поближе. Сейчас буду тебе рассказывать, где здесь что.

Я сообразила, что мы добрались до центральной площади Филтона: над бурлящим людским морем возвышалась каменная ратуша, светло-серая, украшенная резьбой. Бордовая черепица придавала ей нарядный, веселый вид; и еще более нарядной башня казалась оттого, что под самой крышей красовались большие круглые часы. Первые механические часы, которые я увидела наяву! Винсент показывал мне их на картинках, конечно, но то ведь было во сне.

– Значит, так, – Габриэль весело потерла ладони, – мы сейчас пойдем по магазинам. По женским магазинам, Ильсара.

– А я бы уже перекусила, – кротко заметила Аделаида, но Габриэль только руками на нее замахала.

– Ты можешь идти и ждать нас в таверне, «Поваренке», – сказала она. – Это приличное место, отребье туда не пустят. Альберт, кстати, тоже туда пойдет, когда лошадей пристроит… В общем, Ильса, слушай меня. Во-он тот магазин – белье. Он нам понадобится.

Я проследила за ее рукой – на углу ближайшей улицы расположилась лавка с очень высокими и широкими окнами с прозрачными стеклами. За стеклами на манекенах были развешаны корсеты, панталоны и… еще много чего, я даже не знала толком, как все это называется.

– А потом мы зайдем в магазин банных принадлежностей, это следующий, – с придыханием продолжила Габриэль, – я уже давно хочу пополнить запас розового масла.

– А что там еще есть? – Я все еще озиралась по сторонам.

В такой толпе… не привыкла я к этому, чувствовала себя неловко. А еще мне казалось, что кто-то постоянно на меня смотрит. Прячется за широкими крестьянскими спинами – и смотрит неприятно так, недобро.

– Мыло есть, – ответила подруга, – баночки с кремом, такие славные. Смягчающий крем, отбеливающий… хотя тебе отбеливать нечего, у тебя ни пятен, ни веснушек.

Она вздохнула, словно о чем-то размышляя. Потом добавила:

– Зайдем еще в лавочку, где снадобья лечебные делают.

– А что с тобой?

– Ничего, – она отмахнулась, но я успела заметить тревожный блеск в карих глазах, – ну что, пойдем?

– Я, пожалуй, начну с второго завтрака, – беззаботно заметила Аделаида, – если что, то я в «Поваренке».

На том и порешили. Аделаида удалялась с достоинством большого грузового корабля, бороздящего морские просторы, а мы с Габриэль, словно рыбацкие лодочки, суматошно продирались сквозь толпу, работая локтями. Хорошо еще, она тащила меня за руку, потому что я растерялась. Кто-то больно наступил на ногу, еще кто-то ткнул локтем в спину. Разозлившись, я и сама кого-то оттолкнула.

– Эй, осторожнее… корова!

Рот мгновенно наполнился кислой и вязкой слюной, я невольно втянула голову в плечи. Ко мне повернулся рыхлый рыжий здоровяк, злобно уставился свиными глазками. А я, опустив лицо, еще активнее заработала локтями, торопясь за Габриэль, да и вообще, убраться отсюда как можно скорее… чтобы он меня не узнал. Хоть бы он не узнал!

Хоршев Дэвлин.

За какими духами его понесло на ярмарку?

Вот почему всегда так, стоит мне захотеть чего-то хорошего, как обязательно приключится неприятность?

С ловкостью мыши, удирающей от кота, я юркнула меж двумя дородными купчихами – и мы с Габриэль наконец очутились перед лавкой с нижним бельем. Я быстро вытерла холодный пот со лба, оглянулась – Дэвлина не было видно. По крайней мере он за мной не пошел, и оставалась надежда, что не узнал. Хотя… как он меня узнает? Нет больше той оборванки, вместо нее – молодая барышня в строгом платье, с гладкой прической, с чистым лицом…

Но чей-то взгляд я чувствовала на себе постоянно. Стало тревожно и нехорошо… и как будто душно, словно собиралась гроза.

Габриэль решительно толкнула дверь. Звякнул колокольчик, вырывая меня из болота моих страхов, и я поспешила вслед за подругой.

В самом деле, отчего я так испугалась Дэвлина? А даже если бы он меня и узнал, что с того? Я больше не их служанка, я – адепт замка Бреннен. И ничего он мне не сделает, даже если захочет.

Раньше меня частенько посылали в деревенскую лавку, то за холстиной, то за горчицей, то за леденцами для Милки. Бывало, приду и топчусь долго у порога, потому что башмаки грязные, а босиком тоже не хочется по плохо струганному полу… А потом бегу домой с этим хрустящим пакетом коричневато-прозрачных леденцов и зубы до хруста сжимаю, чтобы не залезть в пахнущий мятой сверточек и не утащить парочку. Этого делать нельзя, поскольку лавочник знает, что матушка всегда покупает ровно тридцать конфет, и матушка знает, что лавочник их точно отсчитывает. Поэтому, если хоть один пропадет, быть мне битой, и я бегу, спотыкаюсь, чтобы поскорее избавиться от этих проклятых леденцов, чтобы не видеть их и не ощущать навязчивый аромат. У матушки рука тяжелая, конфеты того не стоят.

Воспоминания нахлынули, плеснулись едкой волной, я по привычке задержалась на пороге – привыкла, что башмаки грязные! – и даже съежилась, невольно ожидая окрика лавочника, но… вместо этого услышала шепот Габриэль:

– Ты чего, Ильса? Это всего лишь лавка, проходи.

Навстречу нам выплыла богато одетая дама средних лет, в платье из темно-коричневого искристого бархата с белоснежным воротничком и манжетами, с прической буклями. Все в ней было с оттенком шоколада: и глаза, и волосы, и платье.