Оливия Штерн - Князь моих запретных снов [litres]

– Почему ты в постели с другим? – шипит. – Кто я для тебя, Ильса?

…Утреннее солнце заливает лекарскую палату. Я жмурюсь, одновременно понимаю, что в кровати совершенно одна. Альберт ушел.

И больше мне ничего такого не снилось, ни разу. Я валялась на больничной койке, по оконному стеклу барабанили первые осенние дожди. Горькие снадобья, алчные взгляды Фелиции, от которых хотелось закутаться с головой в одеяло, по ночам – зыбкий, мутный сон без сновидений, но с пониманием, что рядом обязательно дежурит кто-то из наставников или Альберт. Меня по-прежнему навещали Габриэль и Аделаида. Габриэль обязательно приносила мне книги, много книг, я столько прочитала в те два месяца, проведенные в лекарских палатах! Аделаида принесла шерстяные нитки и учила меня вязать на спицах, так что к концу своего невольного заточения я связала всем друзьям по теплому шарфу. И еще один, но не для себя – а для того, кого не видела так давно, что, к собственному ужасу, начала забывать, как он выглядит.

Вот так и получалось, что тоска по Винсенту никуда не делась, но сам он исчез и больше не появлялся. Вечерами я пыталась восстановить в памяти его облик, но уже не получалось, и вместо лица осталось непонятное расплывчатое пятно. Место, которое он занимал в моей душе, постепенно заполняла ледяная, высасывающая все силы пустота. И так хотелось его увидеть еще хоть разочек, прикоснуться ладонью к гладкой щеке, повиснуть на шее, уткнувшись носом в плечо! Многое бы отдала за это. Но что-то безжалостно подсказывало, что Винсента я больше не встречу, и от бессилия что-либо изменить хотелось выть и царапать ногтями стены.

Пару раз я думала и о том, что должна отправиться в Долину Сна и найти его там. Но я сама ходила, придерживаясь за стену, – такая слабость была во всем теле. Какое уж тут путешествие в столь опасное место, как Долина? А позже… я поняла, что смирилась. Если Винсент был жив и не пришел ни разу, значит, не так уж я ему и нужна. Или его все-таки убил дух… Темнота в душе разрасталась, пятная чернильными щупальцами все то светлое, что еще оставалось в памяти.

Мне в самом деле было плохо, даже несмотря на то, что полукруг из глубоких колотых ранок от зубов хорши наконец затянулся розовенькой кожицей.

Несколько раз меня навещала герцогиня ар Мориш, которую, как я выяснила, звали Изабель. Я так и обращалась к ней, язык не поворачивался называть ее мамой.

Она придвигала себе стул, садилась рядом и, снова глядя на меня как побитая собака, заводила разговор о какой-то совершенной чепухе. О том, какие приемы устраивают в замке ар Мориш, о том, как она выбирает ткани для пошива платья, об украшениях… Правда, об украшениях я слушала с удовольствием. Закрывала глаза и представляла себе груды сверкающих камней – изумрудов, редких звездчатых сапфиров, рубинов, бриллиантов… Это была заслуга Винсента, что я вообще понимала, о чем идет речь.

Изабель была пустоватой женщиной, как мне казалось, либо же она просто не решалась говорить со мной о вещах более серьезных, чем фасоны оборок на юбке. Еще она не была лишена тщеславия, по крайней мере с удовольствием рассказала парочку эпизодов из своей жизни, когда за ней волочились вельможи. Такое внимание герцогине очень льстило, особенно учитывая ее статус добродетельной и замужней женщины. И, возможно, все эти повествования повергали бы меня в благоговейный трепет, встреться мы раньше – тогда, когда я не знала ничего иного, кроме тяжелой работы в огороде и ухода за скотиной. Но встретились мы с Изабель уже после того, как меня учил князь Долины, и теперь я очень ясно видела разницу между тем, что рассказывала Изабель, и тем, что излагал Винсент.

Винсент пытался научить меня видеть и понимать чуточку глубже, чем это, по-видимому, принято у женщин высшего круга, да и у женщин вообще. Мысли Изабель – то ли в силу полученного воспитания, то ли в силу ее врожденных качеств – дальше тряпок и несчастных ухажеров попросту не шли.

Потом она сказала, что вынуждена вернуться в имение. Двое других детей ждали ее там. На прощание она погладила меня по волосам и осторожно приложилась губами к щеке.

– Знаешь, – сказала она, – мне жаль, что духи отобрали у меня двух первенцев. Мне жаль, что жизнь сложилась именно так и ты вряд ли назовешь меня матерью когда-либо. Но каждый из нас в руках духов, милая, и все, что нам остается, – просто положиться на их волю.

Я вздохнула, посмотрела на ее красивое личико – все еще очень красивое, Изабель могла дать фору любой молоденькой красотке. А мне герцогиня представилась дорогой фарфоровой куклой: изысканная оболочка и пустота внутри.

– Не печальтесь. – Пересилив себя, я все же погладила ее по руке. – Вы жили столько лет без меня, так что мое внезапное появление уже ничего не изменит. Тем более что во мне – дух Пробуждения, а у вас есть еще дети.

– Да, – задумчиво сказала она, глядя сквозь меня, – ты права, деточка…

Наверное, где-то там она уже видела, как вернется к себе в замок, как будет обнимать тех двоих детей, с которыми прошла весь путь материнства от самого начала. Кто я? Так, внезапно выживший ребенок, которого она похоронила в душе много лет назад. Ребенок, который ее никогда не знал и вряд ли поймет теперь.

Очень скоро мы расстались, и на прощание Изабель сунула мне в руки туго набитый мешочек, «чтобы я ни в чем себе не отказывала». Глупая. Сноходцы и так ни в чем себе не отказывают, у меня накопилось уже достаточно благодаря содержанию, которое мне обеспечил мастер Брист. Но я не стала отказываться от денег герцогини, потому что чувствовала: это – ее попытка откупиться от собственных злых духов.

Потом меня все же отпустили из лекарских палат, и я вернулась в нашу с Габриэль комнату. В тот же день – теплый осенний день, когда нежаркое солнце купалось в золоте листьев клена, единственного дерева посреди замкового двора, – я спустилась вниз. После сидения в четырех стенах хотелось просто куда-то идти, с чистым небом над головой, с дорогой под ногами, уводящей вдаль… Но дороги не было, замок Бреннен позволяет выученикам ходить лишь по дорогам Сна. Была брусчатка, гладенькая, разноцветная. Были редкие адепты, тоже прогуливающиеся после обеда, а кое-кто спешил на занятия. Я побродила немного, с наслаждением вдыхая воздух, напитанный нежарким солнцем, сыростью и отголосками соленых волн, спустилась к конюшням… И увидела его.

В грязном оборванце, ворочающем вилами солому, едва ли можно было узнать блистательного Тибриуса ар Мориша. Я-то и признала его только по черным спутанным волосам и ледяным глазам, таким светлым, ярким, словно топазы, на грязном и загорелом лице.

Он оглянулся, увидел меня, передернул плечами и продолжил свое занятие. А меня словно духи вперед подтолкнули, я подошла ближе. Откуда-то жила во мне уверенность, что больше ничего он мне не сделает, – но уверенность эта отдавала полынной горечью и печалью. Я не желала Тибриусу такой участи, я никогда не хотела, чтоб мы стали врагами. Я была бы счастлива, сумей отмотать время назад, мы бы впервые встретились в той карете, и он вел бы себя по-иному…