Оливия Штерн - Князь моих запретных снов [litres]

Тем временем герцогиня поднялась и осторожно примостилась на краешке кровати, не отпуская моих рук. Для нее почему-то было важным держаться за них.

– Это не самая приятная история, – начала она, но я ее перебила:

– Вся моя история не самая приятная, герцогиня. Я бы сказала, что только здесь она чуть-чуть выправилась, да и то, к сожалению, это не ваша заслуга.

Она покачала головой, глядя на меня так горестно, что мне стало чуточку стыдно за свою черствость. Наверное, я должна пожалеть эту женщину? Все-таки она была уверена в том, что потеряла дочь… Но кто пожалеет меня?

– Ты не хочешь называть меня матерью, – тихо проговорила она и всхлипнула.

– Так вы все для этого сделали, – ответила я и мысленно себя поздравила. Это вместо плевка. Она ведь заслужила, правда? Ну, если сама отказалась от меня?

– Хорошо, – мягко сказала она, – это твое право, я все понимаю. Но моей вины в том, что тебя подбросили в деревню, нет.

– Рассказывайте, пожалуйста. Вы же видите, я не в самом лучшем состоянии, и уже устала. – Я откинулась головой на деревянное изголовье кровати.

И она рассказала. Тихим, мягким голосом, постоянно заглядывая в глаза, так, что мне под конец сделалось совестно. Наверное, она и в самом деле не была так уж виновата. Возможно, зря я ей наговорила гадостей.

А дело обстояло так.

– Меня выдали замуж за герцога в шестнадцать лет. Он был как раз на сорок лет старше, я была уже третьей женой – предыдущие две умерли, одна в родах, а вторая слегла с горячкой. Надо сказать, не слишком приятно было ложиться в постель с человеком, которому под шестьдесят.

Она задумчиво качнула головой, взгляд затуманился. Герцогиня вспоминала. А я подумала о Габриэль, которая с радостью уехала в замок Бреннен, лишь бы не выходить замуж… вот так же.

– Муж все ждал детей, но не получалось. Ни через год, ни через два, ни через три. Кажется, он меня ненавидел за это… А мне было все равно. Для меня жизнь закончилась. Его роскошный замок стал склепом. И ведь неправду говорят, стерпится – слюбится. Если человек противен, то никогда не стерпится и не слюбится. Муж мой… частенько бывал в разъездах, и однажды, когда его не было дома, на ночлег в замок попросился наемник. О, не такой же молодой, как я, но сильно моложе моего мужа. И я подумала, что вряд ли когда еще узнаю, каково это – любить крепкого, сильного мужчину. Я сама пришла к тому, чьего имени так и не узнала, и впервые за все эти годы мне было хорошо… А утром он уехал. Не знаю, что с ним сталось потом, но… Кое-что он оставил мне на память.

Я смотрела на блестящие черные локоны, закрученные пружинками, и уже не знала, что и думать. Поразительное легкомыслие – и одновременно безумная храбрость, вот так, в отсутствие мужа, лечь с незнакомцем.

Герцогиня посмотрела на меня с легкой улыбкой.

– Мой муж не был дураком, сразу сообразил, что тут что-то не вяжется. Не буду говорить, сколько унижений я вытерпела… Но, кажется, он понимал, что сам не может зачать наследника, и поэтому, когда родилась двойня, распорядился оставить мальчика, а девочку… утопить.

– Какой добросердечный человек, – не удержалась я.

– Ему не нужна была девочка, как я ни умоляла, как ни ползала перед ним на коленях. Он мне сказал, что наследника, так и быть, оставит и даже назовет своим, но никак не дочь. Все, что я успела сделать, – подкупила повитуху, чтобы она тебя вынесла из замка и растила сама. Но, видно, повитуха решила иначе, подбросив тебя на чей-то порог.

– А почему вы даже не спросили у нее, кому она меня оставила?

– Я ее больше не видела живой, – глухо ответила герцогиня. – Думаю, мой муж… В общем, твой след затерялся навсегда.

– Подождите, – я подобралась в кровати, – а как же… другие ваши дети?

– Они от моего второго мужа, – ровно сказала женщина, – первый умер довольно быстро. Наверное, от сердца. Или еще от чего.

Мы помолчали. Было что-то в рассказе герцогини, что меня зацепило, пустило острые коготки в душу и теперь царапалось там. И по-прежнему я не могла разобраться в себе. Должна ли я ее жалеть? Посочувствовать? Наверное, это тяжело, невыносимо ужасно, когда умирает ребенок, и еще хуже – вот так, столько лет гадать, жив ли он.

А она сидела безмолвно, жалкая, заплаканная, до боли сжимала мои пальцы, и в эти мгновения вдруг обрела сходство с той самой придуманной мной мамой, печальной и светлой, которая любила меня и жалела. Но то… были мечты. А в жизни, по крайней мере, сейчас, я не чувствовала ни особой жалости, ни любви к этой женщине.

– Послушайте, – сказала я, – вы ведь… понимаете, что я не могу вот так, прожив всю жизнь без вас, внезапно почувствовать дочернюю любовь.

– Я понимаю, – она кивнула, – но мне хочется хотя бы не быть тебе врагом. Ты простишь меня?

– Не за что прощать, – буркнула я, чувствуя, как горло сжалось в спазме.

– Я буду в замке еще несколько дней, мне позволили… Ты… не будешь против, если я навещу тебя еще? Вот так уж получилось, что оба моих первенца в замке Бреннен и оба страдают.

– А Тибриус-то чем страдает? – фыркнула я.

Мне показалось, что женщина вздрогнула всем телом.

– Мне уже рассказали, что он натворил, – голос прозвучал едва слышно. – Он наказан. И я ничего не могу с этим сделать, потому что сноходцы более не принадлежат своим семьям.

Альберт пришел, когда за окном совсем стемнело. Он уже не первый раз дежурил вот так, всю ночь. Кодеус Клайс решил, что меня нужно охранять даже в лекарских палатах – там, где я вынужденно ночевала одна. Иногда на соседней кровати оставался мастер Брист, и тогда сна почти не получалось, он всю ночь рассказывал мне истории. Пару раз приходил и сам глава замка, он устраивался на кровати так, чтоб сидеть, вытянув ноги, и всю ночь молча читал книгу.

Альберт всегда приносил мне что-нибудь: румяный и пахнущий горячей сдобой пирожок, или воздушное печенье в красивой обертке, или коробочку с зефиром. Жаль, но я ела и почти не чувствовала вкуса. В такие моменты почему-то особенно остро хотелось видеть на месте Альберта совсем другого мужчину.

Вот и сегодня он пришел и торжественно вручил мне картонную коробку с печеньем. Окинул придирчивым взглядом, спросил коротко:

– Как ты?

Картон под пальцами был чуть шершавым, приятным на ощупь и еще хранил тепло рук Альберта. Хороший он, этот парень, что бы там про него ни говорил мастер Брист. Никто, пожалуй, кроме него, не смотрел на меня с таким искренним сочувствием и пониманием, словно прочел мои самые-самые сокровенные мысли, и мысли эти не казались ему неправильными или противными.

Я улыбнулась через силу. Встреча с «любимой мамочкой» отняла все силы, в голове до сих пор сумятица, на сердце – раздрай и хаос. Я одновременно и жалела герцогиню, потому что она и в самом деле не была виновата в происшедшем, и продолжала злиться, в груди словно битым стеклом насыпали. Так ломко, хрустко и больно. Я была зла даже не на нее, а на все мироздание, на духов, за то, что так со мной обошлись.