Ростислав Соколов - Глаза истины: тень Омбоса. Часть 1. На тропе возмездия [litres]

– Зачем вам все это? Что за кровавый ритуал вы затеяли и провели? – продолжал наседать Ряховский.

Культист взглянул на начальника оперативной группы исподлобья.

– Это известно… только… жрецам…

– Хорошо, где они укрываются? – спросил Ковальский.

Однако культист его даже не услышал. Громила уставился на одну из фотографий, лежавших перед ним на столе. Проследив за его взглядом, Ряховский увидел, что исполин рассматривет лицо убитого машиниста крупным планом. На фото отчетливо проступало изображение черного квадрата, перечеркнутого крестом.

– Все-таки… – сеттит заговорил своим прежним низким голосом, полностью оправившись от удушья. – Они его пометили…

Слова культиста прозвучали настолько спокойно и буднично, что Ратцингер почувствовал, как холодеет. Как будто речь шла о списке покупок в супермаркете, а не об изуродованном мертвеце. Ковальский взял фото в руки и поднял, чтобы допрашиваемый мог четко его разглядеть.

– Что означает этот знак? Вы его пометили? Зачем?

Сеттит хранил гробовое молчание и с издевкой смотрел Ковальскому прямо в глаза немигающим взглядом. Тем самым он как будто призывал федерала тоже включиться в игру, самому попробовать догадаться, что символизировало клеймо на лбу убитого машиниста.

В который раз с момента катастрофы на Савеловском вокзале Ратцингер представил перед собой выжженное изображение. Задумался о египетских мотивах происходящего, витавших в воздухе с самого утра.

Ему сразу же вспомнились гигантские пирамиды в Гизе, и немец был вынужден поймать себя на мысли, что это свойственно скорее обывателю, в присутствии которого упоминали Древний Египет, нежели специалисту. Единственное уцелевшее чудо света сейчас являло собой хоть и внушительное, но все-таки плачевное зрелище, если представить, как величественно и прекрасно пирамиды выглядели во времена расцвета египетской цивилизации. Огромные площади четырех граней были облицованы белым известняком, который впоследствии по кусочкам растащили на свои нужды персы. А навершие каждой из пирамид скорее всего было покрыто толстым слоем золота, отражавшим солнечные лучи, заставляя пик сооружения сиять, словно туда снизошел сам бог Ра. Впоследствии это зрелище вдохновило масонов создать свой знаменитый на весь мир символ – незавершенную пирамиду с горящим всевидящим оком над ней.

Штефан Ратцингер вспомнил фотографию трех великих пирамид в Гизе: Хеопса, Хефрена и Микерина. На снимке с высоты птичьего полета все три располагались по диагонали с севера на юг, с востока на запад, едва не соприкасаясь углами. С такого ракурса они представляли собой три колоссальных квадрата, рассеченных по диагоналям так, что половина образованных треугольников скрывалась в тени.

Переведя взгляд на снимок, немец затаил дыхание. Такой же квадрат с диагоналями, что и на снимках пирамид с воздуха. Только у этой грани были выжжены каленым железом.

– Черная пирамида… – пробормотал Ратцингер вполголоса, но Ряховский все равно его услышал и нахмурился. – Именно её изображение вы выжгли на лбу убитого машиниста, после чего оторвали ему челюсть…

Сеттит безмолвно кивнул, не сводя со Штефана своих проницательных и острых, как булавки, глаз. Они жгли немца, словно пытались испепелить.

Ратцингера поразил чудовищный смысл всей этой композиции. Обезумевшие от ярости после поимки одного своего собрата и убийства другого, сеттиты решили импровизировать. Они захватили поезд, настроили управление нужным образом, а машиниста схватили и пытали. Символизм оторванной челюсти сейчас казался настолько прозрачным, что немец даже поразился, как федералы раньше не догадались. Перед ними был чудовищный ребус, вырезанный на плоти живого человека.

Клеймо черной пирамиды в сочетании с неспособностью жертвы говорить.

Предупреждение.

Молчи о черной пирамиде…

В этом свете одно лишь её упоминание вызывало мороз по коже. Сам собой возникал один резонный вопрос: что же такого в этом сооружении, что сеттиты готовы убить, лишь бы о нём никто ничего не знал? Неужто там и есть их тайное убежище?

Во время размышлений о черной пирамиде что-то шевельнулось в памяти Ратцингера. Он вспомнил, где можно было слышать эти слова прежде. Что-то такое проскальзывало на прошлом допросе, на котором участвовала Марго. Она упоминала пирамиду в разговоре с культистом.

Сеттит наклонился вперед, словно хотел, чтобы его слышал только Ратцингер, хотя с учетом небольшой площади допросной комнаты это было физически невозможно.

– Что девчонка знает о черной пирамиде?

Вопрос был задан заговорщицким тоном, словно от ответа на него зависела жизнь культиста.

– Вопросы тут задаём мы, – холодно произнес Ковальский. – Тебе никто не обязан отвечать, а вот ты – обязан.

С нескрываемым раздражением культист откинулся на спинку стула.

– Предлагаю вам такую сделку. Вы скажете мне, что Наследнице известно о пирамиде, а я скажу вам, где наше убежище. Идет?

Ковальский напрягся, не спеша соглашаться. Ряховский одним взглядом призвал его к благоразумию. Уже несколько раз за этот день они успели убедиться на собственной шкуре, что сеттитам нельзя доверять. Если террористы действительно опасаются выдать местонахождение своего логова, то информация допрашиваемого все равно приведет их в заведомый тупик.

– Мы не пойдем на такую сделку, – категорическим тоном сказал Ряховский.

– Просто потому что она не на ваших условиях? – сардонически усмехнулся культист. – Так предсказуемо.

– Почему бы тебе не спросить об этом своего информатора?

Ратцингер понял, что Ряховский решился попробовать пойти на хитрость. Если они откажутся отвечать на странный вопрос сеттита, то ему придется мобилизовать деятельность крота. И если тот начнет вынюхивать информацию у Марго, им останется лишь захлопнуть ловушку. Мерзавцы сами себя выдадут.

– Все очень просто, – беспечно ответил культист. – Мой информатор не может залезть Наследнице в голову.

Ковальский поднялся из-за стола, зашел культисту за спину, склонился над ним, положив руку на холку, и максимально приблизился к его уху. Ратцингер не мог не признать, что федералу пришлось проявить немало таланта, чтоб его действия выглядели максимально угрожающе. От немца не укрылось, как Ряховский посмотрел на это с явным одобрением.

– Просто чтоб ты знал, – сказал Ковальский тихо. – Тебе и твоим братьям… придется гореть в аду за то, что вы сделали.

Однако его слова не произвели на сеттита должного впечатления. Наоборот, тот лишь усмехнулся и, не оборачиваясь, произнес:

– С радостью.

Спустя еще десять минут бесплодных попыток Ряховский и Ковальский вышли из допросной комнаты, злые и раздосадованные. Им ничего не удалось узнать, несмотря на применение, казалось бы, самых действенных методов.