Евгения Дербоглав - Ребус [litres]

– Глупости! – дернул оставшейся бровью Ралд, и то, что было на месте другой брови, мучительно защипало.

– Сбавьте мимику, а то швы разойдутся, – заботливо проговорила Круста. – Впрочем, я тоже тогда удивилась. Рофомм, сказала я ему, ты себя в зеркало видел? С тобой любая пойдет. «Мне не нужна любая, мне нужна такая, чтобы надо мной не смеялись», – так он мне ответил. Из того, что я смогла из него вытянуть, Ребус просто не видел телесной красоты. Он знал, что такое понятие существует, что оно важно для обычных людей, а значит, ему нужно не оплошать. «Вот мне Таттцес сказал, что я красивый экземпляр для академического рисунка. Что бы это ни значило». Пытаться объяснить ему, что такое телесная красота, я не бралась – я врач, и мне все, что не требует лечения, кажется красивым. Кроме вас, конечно же, Ралд, – она потянулась за сухарем. – Джера вы бы могли привлекать на процесс как еще одного эксперта по Ребусу, он провел с ним множество бесед, когда тот ему позировал. Он всем отказывал, кроме Джера, Джер затронул всемирное измерение красоты.

– И в итоге сейчас сидит со своими пауками, – горько заключил Ралд. – А вдруг Таттцес был в него влюблен?

– Это вряд ли, – Круста отряхнула крошки сухарей с широкой штанины. – Он предпочитал исключительно блондинов вроде вас. Ребуса он ценил как очень важный эстетический объект, можно сказать, относился к нему как к красивым девушкам. Он любил проводить время в компании красивых девушек, красивых предметов и красивых животных. К тому же, Рофомм был жутковатый тип, который никогда не смеялся, а улыбался очень механически, и глаза у него при этом оставались прежними и невеселыми – вы сами видели портрет работы Таттцеса. Ребуса никто не любил, хотя, надо сказать, навряд ли его это беспокоило.

Круста в основном говорила, она не спрашивала о Дитре и даже о глазе заикнулась лишь в самом начале их встречи. Она была рада его компании, и они сидели, пока не закончилось вино. Бутылка опустела, и Ралд на ослабевших ногах, но с ясным рассудком поднялся с пуфика. Поблагодарив бывшего Префекта за встречу, он позвал охранника, чтобы тот проводил его до выхода. Охранник всю дорогу по коридору очень внимательно на него смотрел, и под конец Ралд понял, чего он хочет.

– Держите, – он протянул ему пачку бумажных ассигнаций. – Десятая часть…

– …за услуги, – закончил за него охранник. – Благодарю, господин Найцес.

Выйдя из здания, Ралд увидел, что многие идут по Радиусу Правосудия к Центральной площади, где, по всей видимости, происходило нечто массовое.

Оказывается, шеф-глашатай во всеуслышание отчитывалась перед гражданами и прессой, тыкая пальцем себе за спину, где установили виселицу. В другой руке она держала рупор. В петле уже болтались три тела с мешками на головах. Экзекутор попыхивал трубкой сквозь униформенную маску, полицейский и его охранный кот по очереди потягивались. Генмиса говорила своим всемирно усиленным голосом, а браслеты на её осуждающем запястье позвякивали в такт каждому слову:

– …называют себя пророками, оскорбляя мир телесный! Воображают разумную сущность, что правит всеми нами в обход всемирных законов. Наших провидцев, отдавших право на роскошь телесную за всемирное зрение, называют кликунами. Имеют высокомерие обвинять наше тысячелетнее общество в разложении, грозят, что мы будем отчитываться перед неким всевышним кукловодом. Сектанты, уважаемые граждане и гости Конфедерации, – трещина в общественном сознании. Идолопоклонничество – гнойник на теле всемирного рассудка, даровавшего нам красоту и прогресс. Все, что мы смогли сделать – выбить их из теломира, но примет ли мракобесов сила всемирная? Или растворятся они без следа в очистительном свете мироздания? Граждане и гости! Призываем вас идти за светом разума и не входить в заблуждение идоло и иконопоклонничества!

Собравшиеся зааплодировали, а воздух все еще дрожал от всемирного смысла ее речи. Шеф-глашатай коротко поклонилась, опустила рупор и тихо проинструктировала полицейского и экзекутора о том, сколько еще надо будет продержать висельников и когда их следует снять. Зазевавшегося Ралда схватили за локоть чьи-то цепкие пальцы. Одним прыжком следователь обернулся к обладателю пятерни.

– Одора, вы меня преследуете!

– Я шла на запах дорогого алкоголя, – ухмыльнулась журналистка.

– От вас на сотню шагов несет вином с пряностями, – закивал иллюстратор, с которым Одора не расставалась почти что никогда. – Но я бы на вашем месте тоже напивался время от времени.

По кивку Одоры они оба подхватили его под руки и поволокли прочь с площади, Ралд даже не сопротивлялся, памятуя о встрече с Эстрой Вицей. Выйдя на один из радиусов, работники «Точности» наперебой заговорили что-то о будущей книге, которая очистит если не всемирную память, то телесную память поколений – это уж точно.

– Вы о чем? – прищурил он левый глаз, прекрасно понимая, что они имеют в виду.

– Это будет великолепно…

– …Парцес снова будет свободен!

– …она уже близка к разгадке, осталось лишь…

– Стойте! – Ралд по привычке вскинул кулак. Одора хихикнула. – Вы же понимаете, что у вас могут быть проблемы на уровне цензуры? Наша шеф-глашатай довольно многое позволяет прессе, но вот глашатаи из Префектуры могут вас неправильно понять.

– Ох, Найцес, – задыхаясь от возбуждения, Одора потирала ручки, – это будет взрыв.

– Прославит нас на века, – иллюстратор закивал так быстро, что его и без того лохматые волосы начали двигаться в своем собственном танце.

Когда он дошел до доходного особняка, то увидел, что из окна квартиры Парцесов высунулась дама в пенсне и с мундштуком в зубах. Дверь была открыта, а Виалла громко говорила писательнице из столовой. Та была рослая, рыжая и плечистая как жительница Доминиона, но одета она была по северной моде.

– К тебе пришёл человек-в-повязке, – прокомментировала конопатая хронистка и поздоровалась с Ралдом. – Я Бенидора Недеа, – представилась она.

– Ралд Найцес, – он пожал ей руку. – Откуда вы родом?

– Акк. Вы из Гога, по всей видимости?

Ралд кивнул. В Акке в основном жили варки, костистые светловолосые люди с желтыми и ореховыми глазами, но хронистка была очень крупной и рыжей, почти что с него ростом. Ралд подумал, что она, как и он, любит худосочных и желтоватых женщин, и эта мысль ему понравилась.

На подоконник Бенидора взгромоздила печатную машинку и пепельницу, и, судя по всему, это писательница устроила здесь беспорядок, который хозяйка не хотела убирать. Ралд увидел портреты Дитра и Ребуса с прикрепленными к ним канцелярскими скрепками заметками.

– Не вздумайте включать в книгу его институтские портреты, – предупредил он.