Хосе Сомоса - Кроатоан

«Мир переменился». Над ним не видно звезд, только гонимые ветром облака.

Логан поворачивается и уходит от Паучихи, от Бенди Мендес, наконец-то затихшей, почти не видной из-под савана камней и растений.

«У тебя сломана нога, Паучиха. Ты не могла следовать за Бизоном, а Бизон не мог оставить тебя мучиться здесь». Он повторяет это раз за разом, а слезы катятся у него по щекам.

На самом деле Логан никогда еще никого не убивал с таким хладнокровием. Множество драк, избиений и грабежей. Но он не считает себя убийцей. «И даже теперь». Он не мог забрать Бенди. Не мог ей помочь. Лучше уж так, это чистое сострадание. Он поступил бы точно так же и с Плаксой, доведись им оказаться в подобной ситуации, а Плакса поступил бы так с ним.

Логан возвращается к первому отрогу хребта и приступает к подъему. Лодыжка не повинуется ему, и он хватается за ветви. Добравшись до верха, оглядывается по сторонам. Мудрый рассказывал, что некоторые животные чувствуют расположение полюсов на планете, используют это чувство для ориентации. Вот и для самцов и самок пришел момент ориентироваться самостоятельно.

На втором подъеме Логан часто останавливается, опираясь на стволы деревьев. Здесь остались только трупы: те, кто полагал себя рациональным существом, уже убежали.

Запах следов в темноте указывает Логану, что авангард гигантского войска продолжает свой марш. Логан силится понять, что же могло произойти. Почему арьергард «проснулся», а остальные — нет? А еще этот страшный грохот вдалеке!.. Но рассуждения никогда не были его сильной стороной. Логан грозно ревет в ответ на боль в лодыжке и продолжает спуск.

Через несколько минут поверхность выравнивается. В очередной ложбине Логан замечает новые фигуры. Пять-шесть человек, разбросанных в темноте. Все они движутся пошатываясь, как шел недавно и Логан, но есть в них еще одна странность. Они — как привидения в белых саванах. Зачем они завернулись в белое?

Следуя за спеленатыми фигурами, Логан старается не производить никакого шума, но вскоре он понимает, что на него вообще не обращают внимания.

Только подобравшись ближе, Логан обнаруживает, что это за белые покровы. И тогда, почти безотчетно, зубы его начинают выбивать дробь.

Конечно, это не саваны. Просто Логан никогда в жизни не видел такой плотной паутины. Это, наверное, сотни, тысячи слоев, облепившие тела от головы до колен. И фигуры в паутине похожи на покойников в кружевных саванах.

У одной из фигур на уровне головы Логан различает легкое трепетание, от которого пласты паутины наполняются воздухом, как паруса корабля.

Большая Мать заботлива. И предусмотрительна. Она не желает удушья для своего слепого отпрыска, носителя кладки в тысячу яиц.

Не в силах противиться естеству, Логан отстает от ужасной процессии и обхватывает ствол дерева. В желудке у него пусто, наружу рвутся только сухие спазмы.

Логан вспоминает о Паучихе. Призрак Паучихи шагает вместе с ним. То самое тело, которое он обнимал и наполнял, отныне воплощено в прозвище, превращено в вечную невесту крестовиков и тарантулов. Большая Мать соткала для него брачный наряд.

Пойдем, Бизон. Прими меня такой, какова я теперь. Ты бросил меня, но я не брошу тебя никогда. Никогда.

На мгновение ему становится страшно. Сама возможность, мельчайшая вероятность, что он… «Нет, ну пожалуйста…» Снова впасть в «транс» и превратиться в передвижной храм для созданий с множеством глаз, в оболочку из плоти, кишащую пауками…

Мгновение проходит. Логан снова идет вперед. Ничто не способно его сломить.

Мир сошел с ума, но Большая Мать не оставит своего возлюбленного сына.

А когда он доберется до обсерватории, он будет спасен.

Кармеле кажется, что она слышит абсолютно новый звук, лишь недавно появившийся на планете. Нечто, чего прежде не слышали ни она и ни кто другой.

Все бегут к окну, в которое уставился Дино. Окошко маленькое и прямоугольное, двустворчатое — раздвижной проем в выпуклой стене. Стекло грязное. Вдалеке за поляной, на фоне облаков, Кармела различает кроны деревьев леса Альберче. Больше ничего не видно, но ясно, что звук доносится с той стороны. Лица людей прижимаются к стеклу, спаянные общим страхом.

— Я ничего не вижу! — кричит Фатима. — Что там? Серхи, рассказывай!

— Там ничего не видно, — спокойно отвечает Серхи. — Там лес…

Дино резко отстраняется от окна:

— Aspetta! [17] Подожди (ит.) .

Неожиданное движение великана всех раскидывает в стороны. Фатима в кого-то втыкается задом. Все вздрагивают от падения складного стула. А итальянец что-то ищет в шкафчике на стене возле складной кровати. Наконец он возвращается с армейским биноклем.

Шум за это время усилился многократно. От него дрожат стекла и мебель. Кармела еще раз убеждается, что эти звуки ни на что не похожи. Кожа ее покрыта мурашками.

— Может быть, это… какая-то новая военная техника, — предполагает Борха, сам не очень-то в это веря.

Собравшиеся у окна смотрят на Дино в ожидании его приговора.

— Трудно рассмотреть… Тени шевелятся… — Дино протягивает здоровенную лапу к оконной задвижке и резко отодвигает створку. Звук, освобожденный от всех препятствий, проникает в комнату с пугающей ясностью. Итальянец с биноклем высовывается в амбразуру. Шум и ночь пробираются внутрь. Плечи Дино каменеют. Потом гигант медленно опускает бинокль, но продолжает смотреть в ту же сторону. Его побледневшее лицо пугает Кармелу. Итальянец мучительно подбирает слова. — Это… Это как… цунами из насекомых.

Такое определение хорошо укладывается в голове Кармелы. Как бы абсурдно это ни звучало, цунами из насекомых — подходящий термин для этого вязкого шума. Фатима испускает стон. Борха пятится назад, задевая локтем бутылку, — она падает на стол, не разбившись.

— А ну-ка. — Нико принимает бинокль. Вибрация снаружи такая мощная, что Кармела могла бы что-то разглядеть и невооруженным глазом, но голова художника закрывает обзор. — Да, я вижу… Там… Погоди, да это люди…

— Нет, насекомые, — шепчет Дино.

Нико упирается локтями в края окна.

— Насекомые и люди, — уточняет он. — Боже мой. Люди… люди покрыты насекомыми. А другие летают вокруг. Но под ними — люди…

Самое страшное — это звук, — понимает Кармела. Самое страшное — эта одновременная вибрация. Миллионы и миллионы оглушительных цикад, научившихся вплетать свою песню в единую мелодию, в визжащий унисон.

— «На Дунсинан Бирнамский лес идет», — цитирует Дино, почесывая шею Мича, который то поскуливает, то отчаянно тявкает.

Нико оборачивается. Лицо его мигом постарело. Кармелу пугает его выверенная, почти спокойная речь.