Хосе Сомоса - Кроатоан

— Получается, ЛСД и правда защищает.

— Да, Кармела оказалась права. Галлюцинации помогают.

— А почему тогда на меня не повлияло?

— Я не знаю. Может, все дело в так называемой толерантности… Я всосал всю эту премудрость, когда меня в первый раз отправили на лечение… Когда принимаешь много, ты уже перестаешь замечать… Но это не значит, что в следующий раз у тебя все пройдет точно так же… ну ладно, брось уже глядеть на свои руки — это просто раны, попозже я тебя перебинтую… Не плачь, Фати, все хорошо, поверь!.. Ты со мной, и все хорошо!

Фатима опять смотрит на свои пальцы, точно убийца, раскаивающийся в содеянном. А потом переводит взгляд на его пижаму:

— Ты тоже в крови!

— Ты перепачкала меня своими пальчиками, но пижама из хлопка, ее можно отстирать, я уже так делал. Холодная вода, горячая вода. — Серхи улыбается, но Фатима уже успела задрать край рубашки и видит на животе у толстяка красные полосы.

— Серхи!.. Это я тебя поцарапала?

— Да ладно, ерунда. Ты много двигала руками. Я буду тебя защищать, Фати… Не плачь…

— Серхи, что мне делать? — выкрикивает она из последних сил, роняя на толстяка израненные руки. — Что нам делать?

Серхи размышляет, он воспринял ее вопросы всерьез.

— Ну вот что… Почему бы тебе не прочитать мне какое-нибудь стихотворение? Ты ведь обещала.

Аргентинка его не слушает. Она прижимается к его большому лоснящемуся телу. В голове у Фатимы идей не много, зато ей всегда просто дается выбор. Ее сестра (бог знает, где она теперь) часто говорила: «Фатима себе жизнь не затрудняет». А если жизнь затрудняется, Фатима ее бросает. С этим для нее все ясно.

— Серхи, у меня к тебе просьба. В этом ящике лежит баночка. Черного цвета.

Серхи тотчас вскакивает с места — здоровенный исполнительный лакей.

— Да, она правда здесь. Но только, Фати… там внутри яд. Черепушка нарисована.

— Ну это понятно, че. — Девушка улыбается. — Я слышала, Кармела с Борхой про него говорили. Ну что, ты открыл? Что там внутри?

— Белые таблеточки.

— Будь другом, Серхи, дай мне одну.

Парень взвешивает ее просьбу. Чешет лоб, как будто Фатима попросила его поужинать не дома, а в итальянском ресторане. Планы на вечер изменились, вот и все.

— Ладно, — соглашается он наконец. — Но только если ты прочитаешь мне стих.

— Какое тебе дело до моих стихов? — Фатима улыбается.

— Такое, что я хочу услышать один из них. — Серхи, как всегда, абсолютно конкретен. — Неужели это так странно?

— Уговор, пухляк. Тогда садись рядом и передай мне одну… Что ты делаешь?

Серхи подносит таблетку ко рту.

— Я тоже выпью, — поясняет он. — Их там несколько.

— Серхи, тебе они ни к чему! — вопит Фатима. — Тебе повезло, ты и так сумасшедший!

— Я не сумасшедший, — уточняет Серхи, проглотив таблетку. — Я только слышу голоса.

— Идиот, никаких голосов нет.

— Ты просто не знаешь. А они скоро появятся.

— Не понимаю, о чем ты. А теперь дай одну мне. — Серхи беспрекословно выдает таблетку. Фатима ее сразу же глотает. Девушка и парень сидят на полу у стены, Серхи обнимает ее за плечи. — Почему это твои голоса скоро появятся, толстячок?

— Скоро в живых останемся только мы, сумасшедшие, — предрекает Серхи. — А когда останемся только мы, так сразу же и станем здравомыслящими.

— Почему?

— Потому что если вокруг только сумасшедшие, значит никто не сумасшедший — ты понимаешь? Безумие — это то, что происходит с малой частью в сравнении с остальными, разумными. А если многие — сумасшедшие, то получается, что безумие и есть здравомыслие. Поэтому, Фати, я и проглотил таблетку заодно с тобой. Быть сумасшедшим больше неприкольно.

— Неприкольно?.. Почему это?

— Потому что это случится со всеми, а так мне неинтересно.

Фатима смеется и прижимается к большому телу.

— Ну и дурак же ты, Серхи. Здоровенный, а дурак. А может быть, ты и гений — не знаю. Но я тебя люблю. — На глазах у нее слезы. Фатима утирает их ладонью.

— Ты серьезно? — спрашивает он, как будто Фатима изрекла какой-то философский постулат.

— Ну конечно, дурачок.

— Уфф, а я думал, ты любишь Логана… — Серхи рукавом вытирает пот. — Я ревную.

— Логан… Бедняга. — Фатима сдувает со лба прядь волос. — Он ребенок. Ты тоже ребенок, но толстый. — Веселье на ее лице гаснет. — Серхи, мы умрем.

— Это я знал с тех пор, как родился. Так, ты собиралась прочитать мне стих.

— Точно. И давай поскорее, потому что я не знаю, когда таблетка начнет действовать. Достанешь мои бумаги? — Поэтесса предъявляет свои израненные руки.

— Ну конечно. — Серхи роется в конверте. — Вот этот. Ты сможешь удержать сама?

— Давай.

Фатима помещает листок между окровавленных пальцев и читает стихотворение, написанное красными чернилами. Она читает красиво, с выражением, с напором. Слушая Фатиму, Серхи глядит в потолок, глаза помаргивают за толстыми стеклами очков.

Глаза у Серхи закрыты. Фатима читает еще немного, потом наступает тишина.

А вскоре раздаются крики.

Кармела просыпается на полу и рывком садится. Мир поворачивается на 180 градусов, а потом крутится каруселью. Когда карусель останавливается, Кармела открывает глаза и делает попытку встать.

Вокруг темно, но сквозь единственное оставшееся в гостиной окошко проникает тусклое свечение. Воздух пахнет рассветом и мертвой плотью.

В гостиной больше никого нет, только складки на простынях и матрасе — там, где лежали Борха, Фатима и Серхи.

Превозмогая боль, Кармела начинает вспоминать. У нее нет никакой возможности определить, был пик или нет, но если он все-таки произошел, тогда ЛСД нужно признать эффективной защитой — по крайней мере, на время. «Фактор затухания». Причины этолог не знает. Почему изменение индивидуального восприятия задерживает волны группового восприятия? Если отрешиться от поэтических метафор — якобы галлюцинации и бред выделяют человека из общей массы, — существует ли научное объяснение? Кармела этого не знает, ей даже неизвестно, долго ли будет длиться их исключительная ситуация, однако это единственное, что у них есть. Необходимо выйти из обсерватории и поискать в близлежащих поселках новые лекарства, которые оказывали бы сходный эффект. Это в их силах.