Алексей Евтушенко - Вечная кровь

Или все-таки старческая паранойя? Стоит пройти очередное омоложение, и все как рукой снимет? Тем более что разведданные не подтверждают гипотезу о коварстве молодых и наглых. Пока не подтверждают, сказал он себе. Пока…

В дверь постучали.

– Войдите! – разрешил он.

Дверь открылась, и порог комнаты переступил человек лет пятидесяти. Стройный, среднего роста, с жидковатыми, но тщательно причесанными темно-русыми, волосами. Хорошо крашенными. На нем прекрасно сидел серый костюм, под который была надета светло-голубая рубашка. Галстук неброских тонов и черные туфли довершали наряд. Это был начальник службы безопасности и его личный телохранитель Степан Евгеньевич Журба.

– Разрешите, Павел Андреевич?

– Проходи.

Сесть он ему не предложил. Журба был начальником службы безопасности сравнительно недолго – чуть больше восьми лет, и за это время не проявил себя с выдающейся стороны. Но и явных косяков не допускал. Работал в рамках терпимого. Кожевников предпочел бы более гибкий и творческий стиль, но менять коней на переправе было не в его правилах. После омоложения в любом случае все изменится. А пока пусть дорабатывает.

Журба прошел и остановился возле стола.

– Мы готовы, Павел Андреевич, – сообщил он. – Рейс из Парижа через час приземлится. Можно начинать.

– Начинайте, – разрешил Павел Андреевич.

– Слушаюсь, – Журба повернулся через левое плечо и пошел к выходу.

– Подождите, – сказал негромко Павел Андреевич, когда начальник службы безопасности взялся за дверную ручку.

Журба отпустил ручку и повернулся, всем своим видом, выражая полное внимание.

– Вношу поправку. Они мне нужны живыми.

– Хм, – поджал губы Журба.

– Проблема?

– Ни в коем случае. Просто это будет сложнее и дороже.

– Ваши сложности меня не интересуют, а деньги не имеют значения. Еще раз. Они мне нужны живыми.

– Слушаюсь. Разрешите идти?

– Идите. И скажите, чтобы мне принесли чаю. С лимоном.

Начальник службы охраны и личный телохранитель кивнул, вышел и закрыл за собой дверь. Кожевников, кряхтя, поднялся из кресла и, тяжело опираясь на палку, подошел к окну. Было ясно. Вечерело. Заходящее солнце золотило своими лучами Княжью гору, шпили и колокольни древних соборов, крыши домов. За три с лишним тысячи лет он повидал несчетное количество городов, многие из которых уже исчезли с лица земли. Подолгу жил в десятках из них. Он помнил пышные шествия горожан по Панафинейской улице, пересекающей афинскую агору, и светло-желтые стены Иерусалима еще до того, как туда явился тот, в чье Слово он до сих пор не хотел и боялся верить.

Помнил, как на острове Сите – там, где вот уже восемь сотен лет упрямо таранит время Собор Парижской Богоматери, высились колонны храма Юпитера, и харчевни по берегам Сены были полны римскими легионерами, громко рыгающими от плохого пива и на чем свет стоит клянущими «эту чертову дыру Лютецию, где комары страшнее галльских стрел и даже приличную молодую шлюху не найти ни за какие деньги».

Падение Византии.

Июньский пожар Москвы одна тысяча пятьсот сорок седьмого года, когда огонь сожрал чуть ли не половину города и забрал жизни нескольких тысяч москвичей.

Переименование Нового Амстердама в Нью-Йорк.

Но вот уже без малого пятьсот лет, где бы он ни жил, всегда, в конце концов, возвращался в Княжеч. И оставался здесь столько, сколько мог, без риска вызвать ненужные вопросы и подозрения. Что-то было в этом городе. Даже для него, кто всегда, не задумываясь, разменивал любовь на власть, а дружбу на деньги и никогда не жалел о содеянном. Что-то, что трогало его давно ороговевшее сердце.Была в этом какая-то тайна. Пожалуй, единственная тайна, которую ему не хотелось разгадывать.

– Ничего, – прошептал он, касаясь оконного стекла морщинистой рукой. – Я скоро вернусь, увидишь. Мы и соскучиться не успеем…

Самолет коснулся шасси взлетно-посадочной полосы, оторвался, коснулся снова, присел уже плотно, основательно; двигатели сменили тон и громкость, изо всех сил тормозя многотонную крылатую махину, которая только что летела по воздуху, а сейчас уже мчалась по грешной земле (ладно, пусть по бетонке, но бетонка-то на земле лежит, верно?).

Путь был почти закончен. Оставалось вырулить к стояночному месту и выключить моторы. По салону пропорхали не слишком громкие, но искренние аплодисменты – пассажиры благодарили пилотов за то, что те доставили их к месту назначения в целости и сохранности.

– Интересно, почему люди не аплодируют водителям междугородних автобусов? – спросил Сыскарь.

– Ну ты сравнил! – искренне удивился Симай.

– По статистике, самолет – самый безопасный вид транспорта, – назидательно заметил Сыскарь. – Ты просто не в курсе.

– Можешь засунуть свою статистику куда подальше, – добродушно посоветовал кэдро мулеса. – Управлять этой хреновиной так, чтобы она не упала – чистое колдовство, памятью мамы клянусь. А колдовство требует великих сил и жертв. Нам ли не знать! Так что эти ребята, пилоты, заслужили каждый хлопок. Без базара.

Сыскарь хотел было объяснить другу-товарищу, что колдовство здесь ни при чем и самолет летит благодаря подъемной силе, которая, в свою очередь, возникает из-за скорости самолета и особой формы крыла, но вовремя прикусил язык. Симай мог и шутить, с него станется.

Он вышли из самолета, спустились по трапу. Уже стемнело. Только на западе еще не остыл закат, и цвет неба менялся от черного в зените к синему, прозрачно-зеленому и желто-оранжево-красному к окоему. Подошел автобус. Вместе с другими пассажирами они доехали до здания аэропорта. Через паспортный контроль вышли в зал прилета международных рейсов. Встречающих было немного, поэтому они сразу увидели своего нового знакомого – Кирилла Надеина. Невысокий, все в той же короткой черной куртке из кожзама, потертых джинсах и старых кедах, он шагнул им навстречу и улыбнулся:

– Привет, как долетели?

– Надо же какие люди, – удивился Сыскарь, пожимая ему руку. – Привет. Ты чего здесь?

– Ирина, небось, послала, – догадался Симай. – Здорово, боярин.

– Она, – сказал Кирилл. – Нет, бояр в роду не было. Казаки.

– Тоже неплохо! – обрадовался Симай. – А я – цыган.

– Я догадался. Только стеснялся спросить.

Они уже все втроем бодро шагали к выходу.

– Но не простой цыган, – поднял палец Симай, – а кэдро мулеса!

– Ух ты, – сказал Кирилл. – Это как?

– Сделанный мертвецом. Моя мать была таборной цыганкой, а отец – варколак, цыганский вампир, которому вынули кишки, отрубили голову, проткнули желудок железной иглой, вогнали в сердце осиновый кол, сожгли, развеяли пепел по ветру и тем успокоили навеки. Жизнь моя будет коротка, как коротка она у всех кэрдо мулеса, но живу я так ярко, красиво и весело, что один мой день равен пяти другим! – гордо оттарабанил Симай, и Сыскарь подумал, что охотник за нечистью принял парнишку в их непростую компанию. Иначе не стал бы представляться точно так же, как некогда представился ему. В дремучем подмосковном лесу летом одна тысяча семьсот двадцать второго года. Ну что ж, если подумать, годный парнишка. Не трус. И с Иркой у него, кажется, что-то замутилось.