Сергей Скурихин - Копейка [litres самиздат]

От неё-то я и узнал, что покойного звали Евгений Петрович. Что он был очень хороший человек. Что он был её соседом по площадке и жил в однушке напротив. Что ему было далеко за семьдесят. Что Евгений Петрович был детдомовский – дитя войны, не знавшее своего роду-племени. Что ни жены, ни детей у него не было. Что сорок лет назад приехал он работать инженером на наш механический завод. Что ему несемейному, как ценному специалисту, сразу выделили целую квартиру. Что поселился он напротив их однокомнатной, где они ютились втроём, а сама соседка была тогда ещё ребёнком. Что четыре года назад Евгений Петрович слёг, у него отказали ноги. Что ходили к нему только два человека: соцработник – по графику и она, Марья Сергеевна-Семёновна, – по доброте душевной. Что правда, иногда заходили бывшие коллеги по работе, но количество их визитов, как и самих визитёров, становилось всё меньше. Что Ольга Николаевна, с которой Евгений Петрович работал в одном отделе на заводе, последний раз приходила с месяц назад и оставила ей номер своего телефона и дубликат ключа от его квартиры. Что Ольга Николаевна сказала, что Евгений Петрович совсем плох и очень её просила заглядывать хотя бы раз в день. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, заходила по два, а то и по три раза в день. Что она подолгу сидела у постели Евгения Петровича с кружкой воды и лекарствами. Что на смертном одре Евгений Петрович признался ей, что всегда и по-доброму выделял её среди других соседей и относился почти по-отечески. Что Евгений Петрович очень хотел, чтобы у неё осталась на память какая-нибудь его вещь. И что гэдээровский ковёр лучше всего для этого подходит. Что она, Марья Сергеевна-Семёновна, всячески от подарка отказывалась, но всё-таки сдалась, ибо грех противиться воле умирающего.

Обрушив на меня терабайт этой информации, соседка не дала её толком переварить и тут же попросила об услуге. Речь шла о демонтаже и перемещении в её квартиру того самого ковра. Я даже несколько опешил, ведь столкновение с подобными меркантильными проявлениями человеческой натуры всегда вызывало во мне замешательство! Но всё же я согласился, предположив, что многолетнее соседство и вверенный ей ключ не дают расценивать ситуацию как мародёрство.

Пока мы поднимались на третий этаж, она забросала меня вопросами: «Не юрист ли я? Нет ли у меня знакомого толкового юриста? Как по закону положено поступать с имуществом, у которого нет хозяев и наследников? Могут ли соседи, чисто теоретически, рассматриваться как дальние-дальние родственники?» Но на все эти её вопросы я ответил односложно и отрицательно, даже не пытаясь развивать тему.

Мы остановились у крашенной деревянной двери с номером «54» в ромбике. Марья Сергеевна-Семёновна из складок халата извлекла ключ и вставила в замочную скважину.

«Жалко, – сказала она, завершая свой внутренний диалог, – получается, что и квартира отойдёт государству, и даже машину эту заберут!»

«Какую машину?» – спросил я на автомате.

«Как это какую? – Марья Сергеевна-Семёновна с подозрением скосилась на меня, – Вы же её только что во дворе разглядывали так, словно себе забрать хотите!»

«Копейку?!» – выдохнул я вопрос одновременно с ответом.

6

Квартира Евгения Петровича стала бы находкой для съёмочной группы, работавшей над фильмом про СССР и советский быт. Рассохшийся скрипучий паркет, крашеные плинтуса, выцветшие обои с крупным нелепым рисунком, простая угловатая мебель, посеревшая побелка на потолке – всё это было настоящее, всё было оттуда.

Узкий коридорчик от входной двери г-образно огибал совмещенный санузел и раздваивался: прямо – кухня, налево – комната. В кухонном проёме был виден маленький столик, табурет и опустошённый и обесточенный холодильник «Саратов», дверца которого была распахнута настежь.

Мы зашли в комнату. Там стоял невысокий сервант, едва доставая мне до плеча, и телевизионная тумба без телевизора. А у противоположной стены остывала полуторная кровать.

Тонкий слой пыли, частично стёртый рукавами последних гостей, лежал практически на всей домашней утвари. Похоже, что несколько дней перед смертью и, может быть, после неё покойный находился в полном одиночестве. Это плохо вязалось с рассказом соседки о регулярном бдении у постели Евгения Петровича.

Вожделенный ковер висел над кроватью. Сметливая соседка верно определила, что он был единственным предметом в квартире, представляющим хоть какую-то ценность в наше время. По длинному верхнему краю ковра были пришиты маленькие металлические кольца, которые цеплялись за гвоздики на деревянной планке, прикрепленной к стене. Чтобы его снять, нужно было встать ногами на кровать, и всё моё существо запротестовало против этой «пляски на костях». Соседка тоже почувствовала неловкость и неуклюже попыталась меня подбодрить. Она виновато улыбнулась мне, давая понять, мол, теперь уже можно. Мне захотелось треснуть ей по голове, но я сдержался и с отвращением забрался на кровать.

Подцеплять крепёжные кольца было неудобно, да и сам ковёр был довольно тяжёлый, поэтому сделать всё аккуратно не получилось, как я ни старался. Угол ковра по кровати сполз на пол, подняв облако пыли, вдобавок к спёртому старческому запаху. Стало невозможно дышать. Я спустился с кровати, подошёл к окну и открыл форточку.

Ковёр я в неплотный рулон скрутил уже на полу и угрюмо посмотрел на соседку. Мне даже противно было с ней разговаривать. Та, выдавив из себя что-то типа: «Сейчас», побежала в свою квартиру. Видимо, ей нужно было подготовить место для складирования добычи.

Я облокотился на сервант и стал её ждать. За его стеклянными створками редко стоял хрусталь: пара салатников, явно подаренных на юбилеи, селёдочница и десяток бокалов и фужеров из разных наборов. На дне одного из бокалов что-то лежало. Я присмотрелся – это был небольшой металлический ключ. На его плоской головке красовалась надпись «ТОЛЬЯТТИ», а под ней были выбиты цифры номера.

То, что произошло дальше, я объяснить не могу – быстрым, почти обезьяньим движением я открыл створку серванта и достал ключ. Затем убрал его в передний карман джинсов и задвинул стекло обратно.

Да, воровство оказалось заразительным занятием! Недаром в уголовных кодексах всех стран самые суровые наказания предусмотрены за групповые преступления. Я знал, что моему поступку оправдания нет, как знал и назначение ключа. Я просто хотел бескорыстно и без задней мысли разобраться во всём этом, а ключ по ситуации вернуть на место.

Мои душевные терзания прервались появлением соседки. Я поднял ковёр, перехватив его посередине, и пошёл вслед за ней. Перед выходом на лестничную площадку соседка остановила меня. Она вышла первой, огляделась и прислушалась, затем открыла дверь своей квартиры и махнула мне приглашающим жестом. Она заметно нервничала и не хотела, чтобы нас кто-то увидел. Теперь я уже окончательно убедился, что отеческие чувства покойного к ней были тоже сильно преувеличены самой рассказчицей.