Екатерина Соболь - Опасное наследство [litres]

Хотя рано или поздно смерть все равно приходит за каждым из нас, окончательно и бесповоротно. Знайте: если что-то ждет всех нас за гробовой доской, моя любовь отыщет вас, даже если вы сами будете стариками, и я встречу вас и обниму, как никогда не мог при жизни. Вы замечательные дети. Уверен, мир станет гораздо лучше от того, что в нем есть вы. Берегите друг друга и живите дружно.

Почерк был мелкий и неразборчивый, словно писавший болел и буквы давались ему с трудом. Я закрыл глаза. Ох, отец. Что бы он сказал, если бы увидел меня таким всего через месяц после его похорон?

Меня не удивило, что Гарольд обманул меня насчет того, кто именно решил забрать себе танамор, – все сюрпризы графа были одного толка. Удивило то, как сильна была где-то в глубине сердца любовь к отцу, несмотря на всю мою обиду на него.

Я приблизил камень к своей груди – и замер. Испугался. До тошноты, до дрожи испугался, хотя думал, что уж вернуть себя будет проще простого, стоит только найти камень.

Но было кое-что, чего я никогда не хотел признавать, а сейчас оно меня настигло, и негде было укрыться от этой мысли: я не очень-то хороший человек. Лживый, самовлюбленный притворщик, не лучше Гарольда. Все прочие Джоны – выдумка, фантазия, а настоящий я – такой.

В сказке про трилистник, которую я любил с детства, говорилось, что праведники с умом выбирали, кого возвращать. Смерть не любит, когда ее планы нарушают, и проявляет в вернувшихся худшее. Житель деревни под грузом вины вернул Гарольда, и что? Только навлек несчастья на свою землю. В глубине души самого себя я боялся больше, чем Гарольда. Боялся того, кем могу стать.

Я понимал, что имел в виду отец, написав, что жизнь нужно уметь отпустить. Гарольд так истерически боялся смерти, а я прожил с ней бок о бок два дня, и она перестала казаться чем-то чужим и далеким.

Мне так хотелось жить, но по-настоящему, не на время, взятое взаймы у непонятной ирландской магии, а это, наверное, уже невозможно. Нарушив планы самой смерти, можно потерять нечто куда более ценное, чем жизнь: себя. Того Джона Гленгалла, который был мне другом. Стать тем, с кем тебе самому будет противно жить. Это слишком страшно – проще уж…

Я не стал прикладывать сияющий камень к груди, просто убрал его в карман. Туда же положил драгоценное письмо. Сумел выйти из кабинета, держась за стены, и восхитился, как я силен, истинный Геракл – мной могли бы гордиться и отец-военный, и теннисная команда пансиона.

Нужно дойти до Бена. Просто дойти. Я из последних сил поплелся прочь из дома, слушая отвратительные щелчки в суставах и хватаясь за все поверхности на пути.

Отыскать в темном саду лодочный сарай не составило труда: дверь была открыта, в сад падала полоса яркого света. Наверное, Бен снова включил свой удивительный фонарь. Столов, стен и даже деревьев, за которые можно было бы держаться, на пути не было, снег тоже продвижение не ускорял. Я прошел шагов десять, шатаясь как пьяный, потом все-таки оступился и загремел на землю. Встать обратно не смог, зато решил, что ближе к земле передвигаться, может быть, еще лучше. И пополз. Живому было бы неприятно месить ладонями и коленями чавкающую смесь из снега с грязью, а мне было все равно. Если что, недалеко падать.

Светлый прямоугольник распахнутой двери приближался. В сарае было удивительно тихо.

– Бен, представляешь… – начал я, перетаскивая свое тело через порог.

И замер, увидев, что творится внутри.

Я сам виноват – пока мы шли из дома Гарольда, я даже не посмотрел, идет ли кто-нибудь за нами. Очевидно, любезный хозяин решил проследить, куда это мы направились столь веселой и дружной компанией.

Теперь он, уже без маски, восседал на единственном стуле и, очевидно, ждал меня. Знакомая трость с тяжелым набалдашником лежала на коленях, а на полу, в шаге от него, сидел Бен, прижимая ладонь к раненому виску. Гарольд ударил его так же, как меня, а ведь Бен говорил мне, что висок – самое уязвимое место на голове, удар туда часто ведет к смерти. Бен не выглядел умирающим, но покряхтывал очень жалобно: ему было больно, но он сдерживался, как сдерживался бы и я. Пенсне валялось на полу. Я шагнул ближе, и Гарольд тут же отгородил Бена тростью.

Вид Бена без неизменных стеклышек на носу, в праздничном костюме, который подлец Гарольд сам ему выдал, привел меня в ледяную ярость. Часть ее была направлена на меня самого: в те далекие времена, когда я доверял Гарольду (то есть несколько часов назад), я рассказал ему, что Бен оживил меня в лодочном сарае, а потом ни разу не обернулся, пока мы шли сюда. Ни секунды не думал, что глупо недооценивать такого врага, как Гарольд, – волк следит за тобой, даже когда ты его не замечаешь. Чтобы найти Бена и Молли, ему и стараться не пришлось.

Мне казалось, что после письма отца я обрел бесконечное, глубочайшее спокойствие, но сейчас оно разбилось вдребезги. Лишь одна хорошая новость во всем этом была, хоть и крохотная. Молли лежала на столе с иголками, воткнутыми в руки и ноги, – наверное, Бен пополнял раствор, когда зашел Гарольд. И сейчас я краем глаза заметил: ее грудь очень медленно, с паузами, слишком долгими для живого, но все-таки поднималась и опускалась. Провод от генератора лежал у Молли на груди – видимо, Бен успел его применить.

Фонарь Бена освещал нас всех, как актеров на сцене. Своих реплик я не знал, поэтому начать решил с осторожного вопроса, ответ на который был и так ясен.

– Следили за нами? – прохрипел я и, ухватившись за косяк, титаническим усилием поднялся на ноги. – Вы, как я погляжу, не сдаетесь.

– Никогда, – подтвердил Гарольд. – И как видишь, это вознаграждается. Думаю, есть только одна причина, по которой ты пошел в дом, а не сюда: ты понял, где искать камень. Нашел?

– Нет, – тут же ответил я.

– Врешь. Отдай мне два камня, которые теперь у тебя.

– А то что? – спросил я, чтобы потянуть время.

– А то я ударю Бена еще раз. Как видишь, он не может подняться, а мне дотянуться до него очень просто.

Нас разделяло шагов десять. Как бы я хотел ловко, быстро и грациозно преодолеть это расстояние и мощным ударом отправить графа в нокаут! Но правда была в том, что я даже не мог дверной косяк из рук выпустить. Если бы только я прижал камень к своей груди, пока был в доме! Но теперь я не хотел доставать его при Гарольде – что, если он вскочит и успеет выхватить его из моих рук?