Михаил Дабар - Тысячу раз умереть

Последнее, что я помню из воспоминаний того несчастного кузнечика, как несколько муравьев тащат его к черному проходу. Он видел, что в этом проходе скрывается его бывшая нога и понимал, что это конец.

Больше я ничего не помню. Видимо, на этом воспоминания кузнечика оборвались вместе с его жизнью. На меня нахлынули чувства. В тот момент я еще не осознал увиденное, но думаю, я это почувствовал на подсознательном уровне.

Первым моим порывом было взять палку и расколошматить этот муравейник, стереть его с лица земли, чтобы вот такие вот кузнечики больше никогда не испытывали ужаса. Но я ничего не сделал. Уже позже, обдумывая увиденное, я понял, что даже тогда, в пятилетнем возрасте, я осознавал собственную вину. Я оторвал этому кузнечику ноги и бросил его в муравейник. Я заставил его испытать тот ужас перед смертью, а не муравьи. И именно поэтому я в тот день не разорил муравейник палкой. Умирая, муравьи испытали бы то же самое, что и кузнечик. А этого я для них не хотел.

Эрлик, владыка подземного мира, повелитель царства мертвых и мальчик по имени Эрлик, способный видеть глазами мертвецов. Многие скажут совпадение. Нет. Таких совпадений не бывает.

Многие считают меня странным. Соглашусь. Когда ты видишь то, что другие не могут, обычные вещи тебе кажутся странными. Дело в другом взгляде на мир. Можно попробовать с этим жить, а можно сойти с ума. Я выбрал первое и пока у меня это получается.

Помните, я говорил вам, что моя мама называла моего отца «очень нехорошим человеком», но я ей не верил. Этому есть причина.

Моя бабушка, мать моей мамы, умерла, когда мне было двенадцать. Я ее очень любил. Моя мама всегда пыталась держать меня под контролем, следила за тем, чтобы я делал уроки, вовремя ложился спать, чистил зубы и протирал ботинки перед выходом на улицу. Бабушка же говорила, что жесткое расписание убивает личность. Поэтому я любил ее и поездки к ней в деревню. Там не было этого строгого маминого регламента. Не нужно было мыть за собой посуду и учить английский в свободное время. Я мог загорать, гонять соседских кошек или играть в войнушку сам с собой. Маленькие дети легко находят себе занятие, если оставить их одних. Бабушка этому не препятствовала. Она поливала помидоры и огурцы, собирала яблоки, ухаживала за цветами, кормила скотину, в общем, занималась всем тем, чем занимаются бабушки в деревнях. А я занимался своими детскими делами. Встречались мы только за столом, чтобы пообедать или поиграть в карты.

Поэтому, когда ее увезли в больницу с сердечной недостаточностью, я испугался. До этого я так пугался только в той истории с кузнечиком. Здесь же я боялся, что она от меня уйдет и очень сильно этого не хотел. Но, как говорила моя бабушка: «У человека есть свои планы, а у бога свои».

Я не плакал. Мама плакала, а я нет. Почему? Не знаю. Может быть, потому что не хотел осквернять слезами ее память. Она часто повторяла, что крокодиловы слезы удел слабаков. Но я думаю, что не плакал по другой причине. Я готовился. Впервые в жизни я собирался заглянуть в память человека и узнать о его чувствах. До этого я пробовал кузнечиков, сбитых кошек, мертвых собак, птиц. Была даже свинья. Бабушка зарезала ее к зиме. Но все эти смерти ничем не отличались друг от друга. Животные испытывали ужас, примерно одинаковый. Никто из них не хотел умирать. Только свинья задавалась вопросом, почему кормившая ее столько времени женщина теперь причиняет ей такие страдания. Все остальные были сосредоточены на своих эмоциях и ощущениях в последние несколько минут жизни. Теперь же я собирался прикоснуться к человеку.

Нужен был подходящий момент. Из морга ее привезли домой, где по традиции гроб с телом должен был простоять сутки. Не знаю, кто придумал такие традиции, но глядя на желающих попрощаться с бабушкой людей, я все больше сомневался, хочу ли я знать ее мысли в последние минуты ее жизни.

«Если у тебя есть к чему-то талант, используй его» – так она говорила. Кто бы мог подумать, что я буду об этом размышлять стоя у ее мертвого тела. Сказать честно, я немного боялся. Это можно было сравнить с походом к зубному, когда ты знаешь, что тебя ждет неприятная процедура, но все равно идешь на нее. Потому что надо.

В тот момент я знал, что это будет неприятно. А еще я боялся, что мама что-то заподозрит. Но, видимо, ее, сидящую возле тела, ничуть не смутило, что внук хочет попрощаться с любимой бабушкой, держа ее за руку. Она прослезилась. А я в этот момент видел то, зачем пришел.

Ощущения были странными. С одной стороны, очень сильно болело все тело, особенно ноги. С другой – было четкое понимание, что это ее последние часы. Я лежал в палате, надо мной висела капельница, пахло лекарствами, а рядом стояла моя мама.

– Мам, – сказала она.

– Помолчи, Маша, дай мне сказать, – сказал я голосом бабушки.

Мама наклонила голову в знак согласия и заплакала.

– Хватит. Реветь будешь, когда я умру. Сейчас я пока еще жива.

Мама закивала, продолжая плакать. Бабушка взяла ее за руку.

– Это должно было случиться, рано или поздно. Сколько таблеток не пей, все равно дольше, чем тебе бог отписал, не проживешь.

– Я знаю, но…

– Все, тихо. Послушай на счет Эрлика…

– Его зовут Эдик…

– Это твоего отца звали Эдик, царство ему небесное. А его зовут Эрлик, у него так в свидетельстве о рождении написано.

– Мам, я все знаю.

– Ну ка цыц, я тебе сказала. Сразу видно, вся в отца, – она погладила дочь по руке. – Успокоилась?

Мама кивнула.

– Про Эрлика. Не мешай ему общаться с отцом. Костя хороший человек, просто вы друг другу не подошли.

Мама перестала плакать и выдернула руку из руки бабушки.

– Не подошли? Да он же нас не замечал. Работа, работа, работа. Я его видела только вечером, когда он домой приходил.

– И кто он теперь?

– Козел.

– Дура ты, Маша. Доктор наук, член РАН. Ты думаешь, это так легко дается?

Мама всхлипнула.

– Он работал ради вас с сыном, а ты ему только скандалы закатывала.

– Откуда ты…?

– Знаю, Маша, знаю. Приезжал он.

– Когда?

– Когда ты к нам с Эрликом вернулась. Ты же его тогда даже слушать не захотела. Он к нам с дедом и поехал. Просил с тобой поговорить, рассказал все, как много работает, и все ради вас. А ты… Ох, – она схватилась за грудь.

– Мам?

– Нормально.

Она соврала. Я чувствовал, как ей тяжело дышать, словно на грудь кто-то положил валун весом в тонну.

– Эрлику с отцом общаться не мешай, – продолжила бабушка.

– Он Эдика даже за сына не считает.

– Чушь не неси. Не считает? А подарки кто ему шлет на каждый день рожденья? А письма кто на новый год пишет?

Мама отвернулась. Ей было стыдно.

– Хоть бы дала ему с сыном повидаться.

– У него есть свои сыновья.