Илона Волынская - Потомокъ. Фабрика мертвецов

– Во-от! – обрадовался исправник. – А на границе имения обнаружены тела убитых. Господин средних лет и с ним юноша… вот такого примерно возраста, – злорадно кивнул он на Митю.

Митя коротко, хрипло выдохнул – не может быть! Его волнение было замечено исправником и обрадовало того еще больше – его глаза засверкали, как надраенные серебряные пуговицы мундира.

– Никаких бумаг при жертвах не найдено! – Исправник с явным намеком приподнял толстую папку. – А вот свежие следы, глубже и крупнее обычных конских, тянутся прямиком сюда! Это ж ваши кони педальные там стоят? – Он мотнул головой в сторону залы, где вчера оставили пароконей.

– Мои, – безнадежно согласился отец. – Похоже, все здешние… кони педальные – мои. – Он окинул собравшихся саркастическим взглядом и расстроенно потер лоб ладонью. – Вот вам и отпуск, вот вам и имение…

– По долгу службы обязан провести дознание: и впрямь вы являетесь владельцем сего имения или же бумаги эти, – исправник ткнул в папку, – с мертвого тела настоящего хозяина забраны, чтоб имущество присвоить!

– Ото так! – чуть не подпрыгнул у него за спиной радостный Юхим.

– По долгу службы, исправник, никакого дознания вам проводить не положено. На основании статей с двести пятидесятой по двести пятьдесят третью уставов уголовного суда ваша задача – поставить в известность судебного следователя или иное облеченное полномочиями лицо и обеспечить охрану места убийства. Надеюсь, не забыли? Полномочное лицо, считайте, известили… и если выгоните наконец своих людей во двор и дадите мне переодеться, поедем уж на место убийства. Вы там ничего не трогали? И перестаньте разевать рот, как сом! – рявкнул отец, глядя как исправник все больше наливается дурной кровью. – Там в папке предписание от Министерства внутренних дел и мой паспорт.

Отец убрал пистолет от пленника и, не обращая больше внимания ни на набившуюся в залу толпу, ни на стражника, с облегченным вздохом уронившего шашку на пол, принялся рыться в своих вещах.

Исправник бросил на него очередной настороженный взгляд и наконец потянулся к папке. Зашуршали страницы… и не только выражение лица, но даже вся постановка фигуры его неуловимо изменилась: властно расправленные плечи согнулись, злая готовность сменилась растерянностью и даже страхом.

– Так это… выходит… Меркулов Аркадий Валерьянович. – Он глянул в паспорт, потом на отца. – Телосложение среднее… Волосом рус, бороду бреет… Из особых примет – шрам от резаной раны на левой ладони. – Исправник потрясенно уставился на отцовскую ладонь. – Ваше высокоблагородие… нынче всей губернской полиции начальник? – упавшим голосом закончил он и встал по стойке смирно.

– Высокоблагородие… – Урядник заполошно глядел то на Митю, то на отца, воображая, что новое начальство с ним сделает за взятого на прицел сынка.

В зале воцарилась тишина, прерванная пронзительным воплем Юхима:

– Вы шо, ваш-блаародь, ему верите?

– Заткнись, Юхим! – рявкнули оба полицейских, и два кулака с размаху врезались сторожу в челюсть.

– Блуп! – только и сказал тот, отлетая к стене.

Бабах! – выпавшая из рук бывшего лакея дубинка стукнулась об пол.

– А давайте я вам сюрточок-то почищу, пане! – заголосил тот. – И сынку вашему! Вы не сумлевайтесь, я умею! При старых господах в младших лакеях… могу и рекомендации представить. А вы пошли, пошли вон! Не видите, их высокоблагородия не принимают. – Он деловито замахал руками на стражников, точно на забредших в палисадник кур.

– Остап Степанычу це не сподобается! – прижимая ладонь к разбитому носу, мрачно пробурчал сторож.

Под неловкие поклоны пятящихся к дверям стражников Митя направился к саквояжу и принялся разыскивать в нем чистую рубашку. Руки слегка подрагивали.

– Прости… – неловко пробормотал отец. – Нельзя было сдаваться.

Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно, – Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.

– Пойми… – выдавил отец. – Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные – боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?

– Не беспокойтесь, батюшка, – возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливостью кивнул Митя. – Я ваш покорный сын, располагайте мною всецело ради вашей карьеры.

– Опять? – взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос: – Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!

– А также ради моей жизни, – старательно изображая готовность, закивал Митя.

– Да не выстрелил бы он! – скривился отец. – Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся – едешь со мной.

– Вам угодно меня еще и опозорить – прокатить через всю губернию в драных штанах? – процедил Митя.

– Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! – Бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. – В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?

– Не надо! – Митя принялся натягивать брюки.

Каким же дураком он был! Парокони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения, и тот немедленно подвел его под выстрел!

– Поторопись! – скомандовал отец, направляясь к двери.

Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще недоставало перед полицейскими расплакаться – не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.

– Куды, паныч? Батюшка ждеть! – завопил вслед бывший лакей.

– Не ваше дело! – рявкнул Митя, перескакивая подоконник. – Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? – зло вытирая непрошеные слезы краем шейного платка, проворчал он.

– Я бы не позволила тебя убить, – донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. – Тебе еще рано умирать. Пока рано.

Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше дома рыжая мара ощерилась в клыкастой усмешке, так что провалились и без того обтянутые бледной кожей щеки. Плеснула угольными крылами – и прянула в яркую голубизну словно истаяв черным пятном в ослепительном свете подбирающегося к зениту солнца.