Матильда Аваланж - Опасная красота. Поцелуи Иуды

А что я сделаю, если они не захотят? Если внаглую усядутся за бабушкин ежевичный пирог, который она держала в смешных рукавичках-прихватках, что я подарила ей на прошлое Рождество?

– Пожалуй, нам действительно пора, Алейна, – улыбнулся Брент и ненавязчиво принялся теснить все милое семейство к дверям. – Берегите здоровье и свою внучку. Она у вас замечательная! Проводите нас, Моника?

– Квартирка – прелесть, но эта… девушка испортила все приятное впечатление. Не дала осмотреть спокойно, – уже на лестничном пролете бросила блондинка и быстро стала спускаться по ступенькам, подхватив своего похожего на тюленя мужа и недовольного сына. – Мы все обдумаем, и, возможно, позвоним вам, Брент. При условии, что этой… здесь не будет и она никогда не появится в последующем!

– Буду ждать, миссис Розенблатт, – крикнул ей вдогонку Брент, а потом повернулся ко мне. – Дело?

Кровь вмиг отхлынула от моего лица.

– Я… я… я… – что я заикаюсь, как заведенная, господи?! – Вы же говорили, у меня есть неделя…

– Мало ли что я говорил, когда подвернулись такие крутые клиенты? – ухмыльнулся мужчина. – Посмотри на эту Розенблатт – сучка редкостная, но вместе с муженьком они имеют пять миллионов лей в год. Так что там с делом моего сына? Оно у тебя?

– Я пыталась… Почти получилось, но меня застукал помощник комиссара. Я действительно пыталась… Не получилось… Пожалуйста…

– Хочешь сказать, ты опростоволосилась? Упустила свой единственный шанс? – в голосе Брента открытое презрение. -тогда какая-то высокомерная сука Розенблатт действительно должна жить в твоей квартире! В конце-то концов, встала бы на колени и сделала этому полицаю минет! Или бабулю свою не жалко?

Я вспыхнула, а перед глазами, как наяву, возник офицер Кастор Трой в расстегнутой форменной рубашке и его пальцы у меня во рту.

– Я не смогу достать дело вашего сына – это исключено. Он будет следить за сейфом, как за зеницей ока. Но я достану деньги! Обещаю, что достану!

– Где? – выплюнул Брент и грубо припечатал. – Или надеешься, сможешь родить банкноты из своего девственного влагалища? Ты неплатежеспособна, крошка!

– В пансионе Эдны Диофант! – выпалила я, а потом зажала себе рот, осознав, что сказала.

Судя по тому, как изменился в лице подлец, это имя было ему знакомо.

– Ах, вот оно что, – Брент похотливо облизал губы и глазки его заблестели. – А я, признаться, недооценил тебя, милашка. Вот только кто польстится на такую задрипку, как ты… Впрочем, всякие бывают извращенцы! Окей, дерзай, крошка, раз у тебя… такие знакомые. Честно говоря, мне твою бабульку жалко. Очень она мамашу мою покойную напоминает. Я даю тебе ровно месяц. Отдашь мне на руки миллион лей – считай, я в тебя поверил. Если нет – никаких отсрочек. Я отдаю квартиру Розенблаттам. Несмотря на все вопли, квартирка очень приглянулась этой сучке, она ее дождется и возьмет без всякой скидки. Если ты не расстаешься, конечно. По рукам?

– По рукам… – прошептала я.

Я сказала про Диофант лишь, чтобы отсрочить кошмар и это у меня получилось. В безграничном отчаянье, охватившем меня, я же не подумала о этом всерьез?

– И ты… это… принеси ежевичный пирог, который испекла твоя бабушка, – добавил Брент. – Думаю, у тебя все равно сейчас не будет аппетита. А моя жена очень любит домашнюю выпечку.

– Моника Калдер, на исповедь.

Суровый безликий нравственник, появившийся в архиве, как черт из табакерки, застал меня врасплох. Я быстро вытерла воспаленные глаза, надеясь, что они выглядят не заплаканными, а уставшими, и спешно поднялась. На исповеди я была совсем недавно, искренне покаялась старому капеллану в своих грехах и была уверена, что в ближайшее время меня не призовут.

При полицейском отделении существовала небольшая капелла, в которой старый капеллан Петцваль проводил мессы и соборные молитвы. Все мы были обязаны исповедаться и причащаться – нравственники строго следили за теми, кто пропускал богослужения, тем самым демонстрируя неуважение к законам, которые нам дали те, кого мы почитаем за святых. К слову сказать, Петцваль был единственным из нравственников, к которому я испытывала симпатию – это был пожилой десмонд со светлыми глазами в сетке морщин, с которым мы иногда подолгу разговаривали.

Несмотря на то, что часовня совсем небольшая, она была создана с большим мастерством, в лучших традициях готики. Как будто свитая из арок и колонн, она, как кружевом, была украшена причудливой резьбой, изображающей диковинных животных и различные растения.

Вампиры поклонялись Лилит и Каину, которые стали мужем и женой, и от которых пошел весь их вампирский род – стены капеллы были расписаны сценами из их жизни. Так как моя семья хоть и была человеческой, но знала о существовании вампиров, и жила в их мире и по их законам, тоже почитала первых вампиров за своих богов.

Войдя под темные прохладные своды, я почувствовала смятение и все нарастающее беспокойство, потому что около алтаря меня ждал никакой вовсе не капеллан Петцваль, а сам Его Высокопреосвященство Коул Тернер. Его прямая неподвижная фигура, его черный китель и холодные синие глаза – весь его строгий образ вызывал тревогу и страх.

Он протянул руку, и я прикоснулась губами к золотому перстню, на котором были выгравированы соха и плуг – символы первого вампира, Каина, который по роду занятий был земледельцем. Печатка была нестерпимо холодной, казалось, что мои губы заледенеют от нее.

Я робко ступила к исповедальне, где за тонкой решетчатой перегородкой всегда исповедовал Петцваль, но Тернер отрывисто приказал – «На колени», и я опустилась перед ним, боясь поднять взгляд.

Небеса, в чем мне каяться, в чем признаваться этому железобетонному мужчине, возвышающемуся надо мной, словно черная скала? Как умолчала о визитной карточке, опущенной в мою сумку хозяйкой борделя, который он жаждал сравнять с землей? Или как пошла на должностное преступление, выкрала у охранника ключи, открыла сейф? Или как дрожала, умирая от страха и греховного возбуждения, когда Кастор Трой тискал мои груди под взмокшей от пота блузкой?

Прямо на уровне моих глаз пола черного кителя с агатовой пуговицей и красивые, холеные мужские пальцы, медленно перебирающие перекидные четки. Плоская лента, двенадцать прямоугольников, на каждом из которых изображены двенадцать пожизненных грехов, которые назвал Каин.

Зависть. Гордыня. Раскрытие. Умалчивание. Клевета. Жестокость. Лукавство. Ярость. Злоупотребление. Обман. Похоть. Предательство.

– Каюсь, я грешна перед святыми, ибо я… позавидовала, – прошептала я, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.

На моей душе лежал слишком тяжелый груз, а сейчас я сделаю свою ношу еще тяжелее. Солгать на исповеди – кто бы мог подумать, что я пойду на такое? Молчать мне нельзя, но почему так стыдно говорить Коулу Тернеру о том, о чем я с легкостью могла поведать капеллану Петцвалю?