Данила Резак - Месть обреченных

Ян жестоко улыбнулся:

– Не сдох в предыдущий раз, не сдохну и теперь.

– Дважды везти так не может.

– Кому как… Так что вы решили?

Конрад пожевал губы в раздумье, потом раздраженно махнул рукой:

– Залезай.

Тиля уже не было. Воспользовавшись ситуацией, он ускакал. Капитан Мосс не любил долгих проводов и лишних слез. Конрад сейчас был ему за это даже благодарен. И так на душе кошки скребли.

Плоскодонка, устойчиво держась на темной воде реки и следуя мощным движениям весел Яна и Конрада, вышла на середину Брана, и начала свой путь навстречу смертельной опасности.

* * *

На второй день пути, преодолев пару труднопроходимых завалов и бобровую плотину, Конрад начал понимать, что судьба послала ему попутчика, о котором можно было только мечтать. Ян никогда не заговаривал первым, обычно молча работая веслом, сидя на тюке с одеждой и едой. Но уж если Конрад подавал тему для разговора, Ян охотно развязывал язык. Нечасто встречая людей с таким талантом к болтовне, Конрад слушал прибаутки, рассказываемые менестрелем, смеялся и на время забывал о предстоящей миссии. Даже лихорадка отступила ненадолго, притаилась в недрах его могучего организма. Ян оказался неплохим рыбаком, менестрель смастерил из росшего по берегам ивняка нехитрое удилище, и однажды они поужинали жареной на костре форелью. Столь несхожие характеры обычно спокойного рассудительного Таера, привыкшего жить «по правилам» и взбалмошного болтуна – поэта давали повод для дружеского сближения двух разных людей. Ян редко интересовался делами Конрада, его службой в страже, но про себя рассказывал охотно, избегая лишь упоминаний о родителях и сестрах, пепел которых гулял по свету.

Вечером второго дня, когда плоскодонка причалила к берегу, и путники расположились на ночлег, Конрад достал огниво, разжег костер и подбросил туда сухой сосновой коры. Ян достал котелок и стал кипятить воду для ухи. Конрад долго смотрел на него и вдруг спросил:

– Послушай, Ян. Может, я суюсь не в свое дело, но позволь задать нескромный вопрос.

– Пожалуйста.

–Что ты делал в харчевне со шлюхами? Ты же певец. Тебе стоит сочинить серенаду или оду и бабье за тебя вешаться начнет.

Ян сел на траву и, сняв шапочку, утер пот, катившийся каплями с загорелого лба:

– Я никогда не был с женщиной. А тут – так тяжело было на душе, что я решил забыться в объятьях продажных девок. С невинностью расстаться решил. В конце концов, это все, что у меня еще осталось. И уж оно мне точно ни к чему.

Конрад удивленно посмотрел на менестреля. Да, парень не был красавчиком, но его серые глаза, смотревшие с мудростью старика и лукавством повесы-развратника, могли пришпилить к себе любую, ну или почти любую особу в юбке. Да и песни, что он сочинял, не могли оставить равнодушным никого. Конрад уже успел послушать певца прошлым вечером, когда Ян взял мандолину и стал тихонько напевать очередное свое творение. Мандолина умела смеяться и плакать в его руках, а стихи, которые Ян бросал на музыку, могли поспорить с дифирамбами лучших поэтов двора герцога. Жестокая жизненная правда, сочетающаяся с нежной, порою страстной лирикой, убивала слушателя наповал. У Конрада, слушавшего Яна, что-то начинало жать в груди, и сердце болело, словно кровоточило. А если певец начинал шуточную песенку, даже скабрезную, солдат улыбался. Только чувство солидности капитанского чина не позволяло Таеру вдоволь похохотать. Не мыслимо было, чтобы парень двадцати лет с таким талантом не был привлекателен для девушек. Что-то здесь было не так.

Конрад и Ян поужинали жирной наваристой ухой, потом, завернувшись в одеяла, легли спать у весело трещавшего костра. Конрад долго смотрел на созвездие Единорога, мерцавшее белыми точками на ночном безоблачном небе, затем повернулся на бок и спросил:

– Ян, но почему? Почему шлюхи? Столько женщин вокруг…

Певец вздохнул:

– Эх, герр капитан, я никогда в жизни никого не любил. Мне нравились некоторые девушки, но любовью это трудно было назвать. Скорее, я любил их отдельные части… Понимаете? А любить… Нет, я никогда не любил. Не было такого, чтобы хотелось видеть человека постоянно. Не было такого, чтобы хотелось посвятить девушке стихи. А все остальное – не любовь, а похоть. Со шлюхами все честно. Ты получаешь столько, сколько готов отдать.

Ян внезапно замолчал. Конраду внезапно стало жаль парня. Ему, человеку, знавшему, что такое любовь. Однако тяжелая мысль пронзила его размышления – хвала Отступнику, что Ян не знает этого чувства. Оно может быть отнюдь не радостным, а очень горьким. Горьким, как его любовь к Кристине Клоссар.

Певец молчал. Конрад внезапно понял, что Тиль недавно ему задал почти такой же вопрос, как он задал Яну. «Почему Кристина? Столько вокруг бабья…» Капитан понял, что страдает от любви так же, как Ян от ее отсутствия. И если один ищет ее на недосягаемой высоте, то второй опускается за ней на самое дно.

Снова повернувшись на спину, Конрад вытянул вдоль торса уставшие от гребли руки в серебряных браслетах и стал проваливаться в сон.

* * *

Утро третьего дня путешествия по извилистой речке встретило капитана и менестреля ледяным проливным дождем. Плоскодонка быстро стала набирать воду, и Ян с усердием вычерпывал ее котелком. Оба путника, спрятав одежду, остались по пояс обнаженными, и дождь нещадно хлестал по их мокрым спинам. Небо быстро затянуло тучами, и стали слышны далекие раскаты грома. Вдруг, совсем рядом, когда они проплывали мимо лесной опушки, на высоком крутом берегу, стоявший там красавец кипарис расколол мощный зигзаг молнии. Дерево вспыхнуло ярким огнем, освещая пасмурный день. Ян и капитан молча проплыли мимо изуродованного, полыхающего красавца. Обоим это не показалось хорошим знаком.

Конрад, сидевший на носу, и Ян на корме настолько засмотрелись на страшное и величественное зрелище, что лодка повинуясь течению, заплыла в маленькую тихую заводь, стоячая вода которой была покрыта ковром из речных растений ядовито зеленого цвета. Заводь спряталась у левого берега реки в кольце коряг и поваленных временем гнилых деревьев.

Ян первый заметил опасность.

– Ни звука! – прошептал он.

Конрад вздрогнул и, наконец, обратил внимание, что течение их завело в одну из крохотных пресловутых «гиблых заводей», что наводили ужас на рыбаков Брана. Десять лет назад вода реки была красной от крови плывущих по ней трупов солдат и мирных жителей. Междоусобная война оставила после себя страшное наследие. Считалось, что Бран, принявший в себя тела тысяч солдат и мирных жителей, погибших на междоусобной войне, попал под влияние магических штормов, что возникали всякий раз при массовой резне, или особенно жестоких преступлениях. «Гиблые заводи» – были прямым следствием «нехорошего» влияния войны на некогда безопасную речку. Поскольку трупы людей никто не вылавливал, они со временем вздувались, всплывали на поверхность. Причем сбивались в кучи в определенных местах на берегах Брана. Эти места стали впоследствии «Гиблыми заводями». На реке, на местах скопления мертвых тел жертв войны, образовывались страшные омуты, затянутые на поверхности зеленой ряской. Рыбаки всерьез верили, что в омутах гнездятся создания магических штормов. Причем крайне жестокие и опасные. Тела рыбаков, случайно забредших в такие места, находили потом крайне обезображенными, а осколки лодок выброшенными на берег.