Александр Коренной - Тень Луны

Во главе стола, как и полагается, Полумянный, затем два профессора – один наш, другой из Академии наук, и еще некто, совершенно незнакомый мне ученый. Тоже из Академии?

– Прошу вас, – получаю я приглашение от своего куратора Ореста Михайловича начинать доклад.

Я собрался с духом, и тут ощутил прилив вдохновения, такой нужный в эти минуты. Месяцы, потраченные на дипломный проект, впечатления от мысленного нахождения с узниками концлагеря, переживания за их судьбы – все это вместе дало мыслям уверенный толчок.

Оглашаю тему исследования, в которой звучит концлагерь Бабьего Яра, и читаю на лицах комиссии одобрительную оценку. Им это интересно, понимаю я. Готовлюсь начать доклад по сути, только открываю рот, как слышу голос с самого края стола напротив.

– «Роль человеческого самопожертвования как сила выживания узников Сырецкого концентрационного лагеря» – так полностью звучит ваша тема, – проговаривает твердый, медленный голос с нерусским акцентом. Его обладатель, неизвестный мне член комиссии, уставился на меня внимательным изучающим взглядом из-под стекла очков. Я ответно обращаю внимание на него.

Темно-коричневый костюм недешевого кроя, строгий галстук, и такие же строгие глаза, оценивающе-пытливые, будто смотрят сквозь меня и весь мир. Аккуратная бородка придавала этому ученому интеллигентный вид, сочетавшийся с крепким спортивным телосложением. Лет под сорок, похож на уверенного, преуспевшего в жизни мужчину. Иностранец, точно.

– Совершенно верно, – подтверждаю кивком я процитированное им.

– Так вот, – продолжает на ломанном русском вопрос иностранец. – Странное название для научной работы. Я так понимаю, что вы исследовали историю концлагеря Бабьего Яра. Это трагедия, оставленная нам предками для детального изучения. Но история должна изучать факты. А у вас название звучит как идеология.

Он с ходу меня упрекает в формулировке названия, пытаюсь сообразить? Хорошо знает русский, этот иностранный тип, отмечаю я. Несмотря на акцент, будто всю жизнь на нем говорил. И чего он пристал?

– Почему как идеология? – сразу упираюсь я ответным вопросом, а выражение лица Ореста подает мне сигнал, что «брось возражать, лучше объясни, не выпендривайся».

И Полумянный, как палочка-выручалочка, вмешивается сам.

– Саша, это господин Эрлих Розенкранц, магистр истории из Мюнхенского университета, – вежливо представляет иностранного гостя мой научный руководитель. – Наш коллега из Мюнхена изучает Великую Отечественную войну и сейчас приехал сюда, потому что как раз занимается научным исследованием по немецкой оккупации территории Украины. Господина Розенкранца заинтересовал твой дипломный проект, и он был приглашен в комиссию по защите.

– Да, я узнал о теме работы, и захотел ознакомиться с ней подробней, – подтвердил немец, а я уловил в его взоре огонек любопытства.

– Саша, объясни, пожалуйста, уважаемой комиссии и господину Розенкранцу, что конкретно являлось объектом исследования в проекте, – переводит в конструктивное русло начало доклада Полумянный.

– Конечно, – любезно отвечаю я, давая себе установку успокоиться. – Объектом исследований дипломного проекта являлись именно факты….

Вся изученная мною картина событий в Сырецком концлагере выстроилась перед глазами, будто я перенесся туда по линии времени. Ощущаю, как быстрей застучало сердце в догонку к лившимся потоком словам.

– ….Факты человеческой помощи, которую заключенные концлагеря оказывали друг другу. Факты, когда они погибали из-за стремления спасти ближнего. Факты, когда они готовились к смерти, но влюблялись в последние дни своей жизни….

Чувствую, как завожусь, объясняя магистру смысл своего исследования.

– Очень хорошо, – одобрительно отзывается на презентацию проекта немец. – Замечу, что вы проделали большую работу, – указывает он жестом на дипломную папку. – Но в чем ее роль? Сформулируйте, пожалуйста, ее значение для истории.

Розенкранц будто готовил вопросы заранее, так четко и настойчиво они у него звучат.

Мне остается лишь дать ответ. Тот, который был тоже готов заранее, и который я давал себе сам. Только не думал, что мне придется его озвучивать здесь. Совершенно не ожидал. Я замялся, но на секунду, не больше. Или даже на миг.

– Я попытался на примерах поведения узников концлагеря доказать, что личность, оказавшись в смертельной ситуации, включает только лучшие человеческие качества, – твердо произнес я. И добавляю. – Способность противостоять злу, создавая добро.

– Человек может включать и худшие качества в смертельной ситуации, – с легкой усмешкой возразил Розенкранц. – Он может предать или струсить.

Немец что, хочет меня засыпать на защите? Но я выдержу свою линию защиты, дружище, мысленно обращаюсь к нему, а вслух говорю другое.

– Сильный человек никогда не поддастся худшим качествам, – спокойно парирую я. – Моя работа о сильных людях, господин Розенкранц, и в этом ее значение для истории. Ее, историю, делают именно сильные.

– А слабые? Куда деваются они? – с холодным скептицизмом уточняет немец. Замечаю удивление членов комиссии нашему внезапному диалогу, и вот мой ответ.

– Слабых история быстро забывает.

Мне вдруг становится легко на душе, нервы окончательно успокаиваются, а состояние наполняет ощущение собственной правоты. Ученый из Мюнхена молчит, и я обращаюсь ко всем присутствующим.

– Уважаемая комиссия, готов отвечать на все остальные вопросы.

Я получаю их один за другим, и даю ответы – уверенно и со ссылкой на конкретные источники фактов. Про то, как родственники узников подбирались к стенам концлагеря, невзирая на строгие запреты охраны, чтобы передать немного еды. И как они гибли от пуль бдительных и бездушных охранников, перебрасывая буханку хлеба через колючую проволоку. Про то, как некоторые делились с больными своим скудным пайком. Как одни, отвлекая внимание фашистов, прикрывали своим телом попытки побега других. О жертвах, на которые приходилось идти, оказавшимся в пекле Бабьего Яра.

– Позвольте вопрос, – вдруг отозвался немецкий магистр. – У вас с материалах упоминается девушка по имени Мария. Вы описываете факты, когда она без медикаментов и каких-либо медицинских средств лечила умирающих.

– Совершенно верно, господин магистр, – подтверждаю я. – У меня есть основания утверждать, что заключенная Мария, фамилия которой осталась неизвестной, обладала целительским даром. Иначе она не могла бы оказать реальную помощь.

– Меня интересует, – повторяет вопрос немец, – из каких источников вы взяли о ней информацию?

– Я опирался на показания узников, спасшихся в результате побега из лагеря в марте сорок третьего. Их я обнаружил в материалах архива НКВД СССР по делу Бабьего Яра, куда мне был предоставлен доступ по запросу университета. Копии допросов есть в исследованиях.