Рииттая - Вересковое сердце

Когда Марбл и Майрис отужинали и стали ложиться спать, Орис почувствовала себя неуютно. Она боялась оставаться без присмотра, понимая, насколько беспомощна. Вряд ли её стерегли в прошлые ночи, но тогда она не могла бояться. Орис волновалась, что от неё так и разит кровью. Хищник, почуяв её запах, решит, что она умирающее животное, и будет, великаньи потроха, прав! Ворвётся в дом – и что тогда? Да даже если ей просто станет плохо, вдруг она начнёт задыхаться? Она просто погибнет, не в силах позвать на помощь, и, проснувшись, Майрис и Марбл найдут лишь её труп.

Словно прочитав мысли Орис, Майрис чуть улыбнулась.

– Не бойтесь, госпожа. Кагуя будет следить за вами.

Орис старалась игнорировать то, что Майрис разговаривает с ней подчёркнуто вежливо. Так в горах обращались только ученики к наставникам и юнцы к старейшинам. Её волновало другое: то есть тут была ещё и какая-то Кагуя. Словно в ответ на слова отшельницы со стороны макушки Орис, куда она никак не могла посмотреть, раздался шорох, не похожий на звук шагов, а напоминающий, скорее, шелест ткани по дереву. Почему-то казалось, что эта Кагуя двигалась вовсе не по полу, а по потолку. Наверное, дело было в лежачем положении Орис, из-за которого она не могла правильно определить источник звука.

Она попыталась скосить глаза, чтобы разглядеть безмолвную Кагую, но не смогла. Брат ободряюще улыбнулся ей.

– Не бойся. С Кагуей ты в полной безопасности.

После этого он посмотрел в сторону, где предположительно находилась загадочная Кагуя, и, как показалось Орис, его чуть передёрнуло.

– Я надеюсь, – добавил брат тихо и глянул на Майрис. Лицо той освещала спокойная улыбка.

– Не бойтесь, дорогие гости. Кагуя была в своё время няней моих детей. Она прекрасная сиделка.

Кто бы мог подумать, что у Майрис есть дети.

Марбл кивнул и мимолётно улыбнулся сестре, при этом нервно сглотнув.

Вопросов было всё больше.

На ночь Майрис оставила на столе что-то, больше всего похожее на кусок розовой соли из их шахты, с той только разницей, что эта штука светилась. Орис видела похожие у господина Бо – боль в висках напомнила ей, что не стоит поднимать эту тему. Светильники эти тоже пропитаны чёрным колдовством, не иначе.

Благодаря свету бессонная Орис могла от скуки разглядывать потолок. Доски были покрыты странной тканью, похожей на рыхлые бинты. Не самое интересное зрелище. Лёжа в тишине, она всё больше привыкала к боли. Ощущение было, пожалуй, терпимым, если не пытаться шевелиться. И дышать. Хотелось бы, конечно, знать, сколько ещё ей так лежать, и сможет ли она вообще однажды встать.

Сон не приходил. Орис смотрела одним глазом в деревянный потолок, пытаясь словить ход времени. Раньше она безошибочно чувствовала часы, но после неопределённого срока, проведённого в коконе из темноты, ей казалось, что она потеряла эту способность. Она не представляла, когда наступит утро.

Так или иначе, лежать и смотреть в потолок, пытаясь смириться с болью – не самое весёлое занятие. Орис почувствовала лёгкий намёк на то, что она всё же живой человек, который заключался этот в тени любопытства: кто такая Кагуя? Вряд ли живые трупы могут чем-то интересоваться!

Эта Кагуя не сказала ни слова за весь день. Она могла быть немой, но это не объясняло её неподвижности. В самом деле, если бы она сделала хоть шаг, Орис бы это услышала, но в доме стояла гробовая тишина. Тишина была приятна в защитном коконе бессознательности, но в реальном мире она резала уши. Орис нуждалась в том, чтобы слышать речь, хоть чью-то, если не речь, то суету и возню. Хотелось привлечь внимание Кагуи, чтобы та подошла ближе, и Орис наконец смогла бы рассмотреть, кто это. Почему-то ей казалось, что загадочная нянька Майрис вовсе не человек.

Другое дело, что, когда любое движение причиняет боль, а рот отказывается произносить слова, привлечь чьё-то внимание достаточно сложно.

Она почувствовала лёгкий стыд. Что за навязчивые идеи? Если скучно лежать, то можно подумать, что же обрекло её на такую судьбу. Но думать об этом совсем не хотелось. Потому что стоило начать, как сердцу становилось больно от наполняющей его ярости. Хотелось заплакать от собственного бессилия. Глупая, глупая девчонка, наивность и твердолобость которой привели её к беде!

Она всегда думала, что Айка ворчлива и не видит в людях ничего хорошего, но Айка с самого начала предупреждала её не связываться с Даретом. Но, конечно, она не послушалась бабушку. Она не послушалась и Майрис – ещё один вопрос, что-то же знала эта Паучиха, надо было спросить у неё, что и откуда. Она не послушалась даже Корина! И несмотря на всё это, она могла бы выйти из этой истории совсем по-другому, если бы с самого начала не упала в обморок, а напала бы на Дарета и привлекла внимание к дому шумом и криками. Если бы вышла из деревни чинно и спокойно. Если бы не вовлекала брата, а раз уже вовлекла – сидела бы на указанном месте, а не шла бы за преступниками, словно зачарованный призрак в белом платье!

Горько прикрыв глаза, Орис смирилась с мыслью, что во всех своих нынешних проблемах была виновата только она сама.

Стоило копнуть глубже – становилось ещё хуже. Сколько лет она знала Дарета, и не увидела в нём гнильцы. Какой же надо было быть наивной дурой! Но ведь даже Таллис, способная понять, что за человек перед ней, по одному лишь брошенному вскользь взгляду, всегда отзывалась о Дарете исключительно с восторгом.

Таллис… Воспоминание об окровавленном теле подруги было слишком болезненным. Чем она могла помешать Дарету? Не мог же он убить её только для того, чтобы подставить Орис? Хотя теперь она уже не была уверена в том, что Дарет мог, а чего не мог. После стольких вёсен, что они прошли, держась за руки, она совершенно не знала этого человека.

Глаза вдруг начало дико печь. Полились слёзы. С левой стороны они стекали по виску на деревянный пол, а с правой впитывались в повязку. Орис было страшно плакать, ей казалось, что она потеряет последнюю влагу в теле. Во рту тут же пересохло ещё сильнее, но она не могла прекратить. Опять глупость! Не в силах совладать со своими эмоциями, она делает себе хуже, раз за разом!

Она бы всхлипнула, но для этого надо было резко вдохнуть, а больные рёбра напоминали, что делать этого не стоит. Она закусила сухую потрескавшуюся губу. Тонкая кожа тут же лопнула, и она почувствовала вкус крови, металлический и кислый.

Внезапно рядом, где Марбл оставил ведро с водой, она услышала плеск. Орис почувствовала шёлковое прикосновение, которое вытерло слёзы с её лица. Затем что-то мягкое, невероятно пушистое и пропитанное влагой коснулось её губ, легко и нежно, как гусиный пух. Орис помнила, что Майрис не велела ей пить больше, но сейчас ей было плевать. Да, в очередной раз она игнорировала советы и доводы разума, поддавшись желаниям! Она ненавидела себя, повторяла «слабачка, жалкая, тупица», но жадно поглощала капли, падающие с тёмно-коричневого меха.