Ирина Сергеевна Молчанова - Искушение ароматом

– Мне страшно от того, что она говорит.

– Это бред.

– А, если она говорит правду, что делать? – медсестра нуждалась в четком алгоритме действий.

– Выполнять свои обязанности, – врач одарил дежурной улыбкой сотрудницу и отправился в ординаторскую.

Медсестре ничего не оставалось, как отправиться к пугавшей её пациентке и сделать уколы. Приблизившись к двери, она услышала женский голос, обращавшийся к несуществующему собеседнику. Поддавшись чувству сострадания, девушка поспешила войти в палату.

– Сейчас вам станет легче, – медсестра принялась готовить шприцы для произведения внутримышечных инъекций, рассчитывая только на то, что пациентка не станет дергаться и не создаст дополнительных проблем.

– Я хочу его спасти.

– Кого?

– Фридриха, бестолковая, – пожилая женщина была недовольна невнимательностью молодой особы, которой она намедни сообщила имя человека, что пострадал по её вине.

– Ах, да. Забыла. Не серчайте.

– Мне нужно его найти.

– Так он же мертв, – медсестра и не пыталась понять логику слов, принадлежащих больному человеку.

– Кто тебе это сказал? – пожилая женщина грозно сдвинула брови и зло посмотрела на особу, казавшуюся невыносимо глупой.

– Вы.

– Неправда.

– Вы говорили, что убили его, – девушка полагала, что даже человек, чья память умирала, заслуживал напоминания о сказанном либо совершенном им самим.

– Убить не значит насмерть.

– Ничего не понимаю.

– Тебе и не надо понимать. Зови моего адвоката, – лишившаяся терпения пациентка предприняла попытку привстать, но высокое кровяное давление заставило передумать.

– Завтра может быть?

– Не забудь.

– Не жалеете себя.

– А надо?

– Конечно.

– Зачем?

– Чтобы жить.

– Не смешите меня несмышленая девочка, – Аристарх Эммануилович не оторвал взгляда от бумаг, которые тщательно изучал.

– Что же смешного в моих словах? – сиделка не решилась добавить свое мнение о том, что её подопечный неправильно мыслит, но сочла уместным воздержаться от подобных изречений.

– Беречь то, что себя исчерпало, невозможно. Это оксюморон.

– Что?

– Пока я не подарил свою коллекцию книг библиотеке, могу преподнести вам в дар отличный толковый словарь. Не желаете?

– Зря вы меня пытаетесь обидеть, Аристарх Эммануилович, я хоть и плохо образована, а хороший человек, – сиделка не смогла стерпеть очередной выпад в свой адрес.

– Ни в коем случае не пытаюсь и тем более, обижать, всего лишь даю советы. Поверьте, старику, деточка, образованность не сделала никого злым или добрым, всего лишь умным.

– А что толку с того ума?

– Ум всему придает детали и оттенки. А те уже формируют глубину восприятия.

– И что с того?

– Если глупость сравнить с яблоком, то исключительно нарисованным, а ум представляет собой настоящий фрукт. Разницу улавливаете?

– Не такая я уж необразованная, чтобы не отличить съедобное яблоко от бумажного.

– Это вы конечно, сможете. На завтра приготовьте мне мой бордовый костюм, – Аристарх Эммануилович махнул сиделке рукой, давая понять, чтобы она оставила его одного. Он не мог себе позволить утомиться раньше времени, а чужая глупость лишала его сил.

Высота давит на все, что оказывается меньше. В исключительных случаях она оказывается бесполезной. Ему вопреки желанию доводилось созерцать величие мира. Тот показывался с многочисленных ракурсов. В какой-то мере ему нравились создающиеся картины, но не терпелось отыскать собственное место в огромном пространстве. А вот границы себя самого проступали слабо. Где находился он сам и где начинался окружающий мир, не удавалось определить.

Когда-то он без труда себя ощущал. И это чувство не терпелось восстановить. Его пугала одна только мысль о том, что этого более не произойдет. Зато он обрел невесомость. Его ничто не отягощало. Прежний груз был оставлен, разве что не припоминалось на каком этапе. Он сам при этом никуда не делся. Остался собой, но другим. А вот каким, следовало определить.

Дорога опять пришла на помощь и, не прикасаясь к нему физически, увлекла за собой, словно взяла за руку. Она его спасала от самого себя. От мыслей, не позволявших использовать обретенную невесомость.

– Я дождусь того, о чем прошу?

– Не волнуйтесь, ваша просьба передана и в ближайшее время к вам явится адвокат.

– Пусть он волнуется: я ему плачу за это.

– Вам нужно поспать, – медсестра протянула пациентке емкость с таблетками и стакан с водой.

– Подождет все это.

– Вам не следует пропускать прием медикаментов.

– Сама знаю, что следует, а что – нет.

– Миссис Хоннор, я всего лишь исполняю свои обязанности, пожалуйста, выпейте таблетки. Мне нужно сдавать смену и отправляться домой, отдыхать, – молодая женщина испытывала нехватку сил особенно остро после общения с данной пациенткой.

– Успеешь отдохнуть.

– Пожалуйста, выпейте ваше лекарство.

– Приставучая какая. Ненавижу таких людей. Давай уже свои таблетки, – пациентка взяла стакан с водой, приготовившись исполнить чужую просьбу притом, что её оставалась не удовлетворена. Раньше она такого никогда не допускала.

Изоляция от общества на добровольных условиях зачастую видится непозволительной роскошью. Она на неё права не имела, но не переставала о ней мечтать. Отсутствие альтернативного источника дохода и внушительной финансовой подушки преграждало путь к тому образу жизни, что прорисовывался в мельчайших деталях в воображении. Впереди имелось достаточно времени для исполнения собственного желания.

Вероника вошла в кабинет и приблизилась к окну. Солнечная погода взывала к людям, дабы те уделили ей внимание. В такие мгновения погода обладала сходством с жизнью. Та также само пыталась обратить на себя взор человека, спрятавшегося от неё за ворохом незначительных дел.

Она представила себе человека с высоты птичьего полета. Его место было на берегу океана или же высоко в горах, а может совершающего лесную прогулку. И таких людей хватало, а они терялись среди лиц, сокращавших жизнь в офисных помещениях или в производственных цехах. Единицы из миллиардов людей, не ценивших скоротечности жизни, оказывали сколь-нибудь значимое влияние на цивилизацию. Просто трудились. Ради своего выживания в условиях общества. Но не жили в условиях внешнего мира.

И она была такой же – оторванной от настоящего потока жизни со всей его подлинной сутью.

С возрастом выход в свет превращался в значимое событие. Поступок. И он не без удовольствия и безо всяких усилий совершал его. Отглаженная ткань костюма подчеркивала солидную стоимость. Для него данная цифра, а он хорошо её помнил, ничего не значила. Его выбор базировался исключительно на ассоциациях. Костюм бордового цвета уносил его в тот период времени, когда он встретил свою последнюю супругу. Четвертый брак стал самым счастливым. Его избранница предпочитала бордовый цвет другим вариантам. И он стал любить тоже, что и она. Он пропитывался её вкусами и желаниями, как парфюмом, который она без жалости использовала, нарушая требования этикета. Весь их дом благоухал сочетанием древесины, сандала и розы. Аромат остался до сих пор. Она давно ушла. Но не перестала существовать для него персонально.