Ольга Толстова - Другая химия

– Да, верно, – Леонид спохватился, раскрыл портфель и достал блокнот и карандаши. – Я… могу делать заметки?

– Конечно, – согласился Ричард. – Я бы удивился, если бы вы их не делали.

– Да… – Перелётов старался припомнить тот список совершенно не интересных ему вопросов, которые специально заготовил. – Моя новая работа будет о прошлом, далёком прошлом, я имею в виду. И о том, как его эхо, пронизывая время, доносится до нас и…

Ричард слушал и доброжелательно кивал. Казалось, что тема ему нравится.

– Это прекрасный образ, – одобрил он. – Как вы наверняка знаете, я отстаиваю теорию о том, что далёкое прошлое сыграло в эволюции нашего, так сказать, подвида значительно бóльшую роль, чем принято думать.

– Да, – Леонид с трудом сдержал вздох облегчения оттого, что угадал с темой разговора. – Расскажите об этом подробнее, если вам несложно. Я уже читал кое-что… из ваших статей, но мне хотелось бы… из первых уст… а может быть, что-то… новое… новые мысли… – его голос затихал. К счастью, Ричарда такие вещи не смущали.

– С радостью, – ответил он. – Итак, начнём с Античности. Или даже немного раньше, с тех времён, когда то, что мы сейчас зовём Древней Грецией, только начало формироваться. Я обнаружил один источник, в котором…

Мендоузы были белой костью разноцветной провинции, кра́я полей, пастбищ и невысоких холмов, где дожди шли чаще, чем светило солнце, а народы много веков смешивались в коктейль умеренных широт. И ещё задолго до того, как этот коктейль стал нацией, здесь пахали землю предки предков Мендоузов. Звались в те времена они, конечно, иначе, но уже были хозяевами этого края.

Предки Мендоузов смотрели на результаты смешения народов – на людей, не знающих, кто они по крови и по языку, свысока. Память предки Мендоузов ставили выше свободы, хотя не знали об этом. Их свобода была свободой границ, связей и пределов. Ибо именно Мендоузы проводили первое, плели второе и устанавливали третье.

Не то чтобы род их не был подвержен переменам, но всё новое, обтачивая по-иному форму, суть оставляло прежней. Пусть сегодня Мендоузы как будто стали ближе к тем, кого раньше удостаивали лишь взгляда сверху вниз, однако гордость по-прежнему текла по их жилам вместе с кровью. Они всё ещё отличались от большинства, и каждый, кому доводилось с ними общаться, ощущал эту разницу.

Что же странного тогда, что и первое в их роду «растение» получилось особенным?

В Ричарде всё было не так, не только любознательность и желание общения; для начала «цвёл» он с рождения. Не случилось с ним никакого переходного периода, кризиса двойного взросления, через который проходили другие.

Он вырос вместе со своим двойником, и тот не просто стал частью Ричарда – он стал ведущей частью. Ричард был «растением» больше, чем остальные «растения» людьми. И потому смотрел на мир с таким удивляющим всех интересом: мир этот был ему чужим.

Ричард хотел знать всё. Впрочем, не просто знать – а понимать скрытые причины, видеть и предсказывать цепь событий. Быть первооткрывателем и хранителем тайн. Это и был его талант – понимать мир. Такой не предъявишь и не продашь по частям.

И поначалу Ричард Мендоуз не раскрывал людям то, что ему удалось узнать. Он, как и хотел, становился хранителем тайн, все наблюдения и выводы держал при себе. Возможно, он бы делился открытиями, если бы его о том просили. Но всем известно: чтобы задать правильный вопрос, нужно знать половину ответа. А ответы обычно были только у самого Ричарда.

Ещё в детстве он «приучил» родных задавать ему правильные вопросы, и так как он знал всё, что происходило в старом особняке, некоторым из обитателей дома пришлось отказаться от плохих привычек. Причины любого странного явления – слишком быстро иссякающих запасов алкоголя или материализации в мусорном ведре осколков дорогого фарфора, все мелкие тайны большого дома были известны Ричарду. Конечно, кое-кто его недолюбливал, но вот этого Ричард как раз не замечал.

Как и все «растения» он был поглощён своим призванием.

Раз у Ричарда Мендоуза не бывало приступов, никто и не знал об его истинной природе, пока он сам не открылся семье. Но сказал не всё: умолчал о том, что прекрасно различает в голове голос и дыхание «чужого»; что это прекрасное и таинственное существо стало его вечным спутником.

Семейный врач подивился, какие тихие у Ричарда приступы. Даже отправил на консультацию к специалисту. Но ничего интересного так и не открылось. Официальное заключение: Ричард Мендоуз – один из половины процента везучих «растений», которые так никогда по-настоящему не «зацветут».

Это было сущей неправдой. Он «цвёл», как вишня весной.

Иногда Ричард отступал в тень, отдаваясь на волю «чужого», и тогда что-то вроде очень ослабленного приступа. Ричард всё помнил и всё знал, и мог вернуть себе власть над телом в любой момент. В остальное время его «чужой» и не спал, и не просыпался по-настоящему, но всегда был совсем рядом с чертой, отделяющей его от сознания человека. Он смотрел и слушал – с того места ему было хорошо и видно, и слышно. А потом «рассказывал» Ричарду то, что понял. Мышление «чужих», их взгляд на мир не противоположны человеческому, но отличаются на алхимическую меру – ровно настолько, чтобы и привлекать, и отталкивать одновременно. Это мышление подходит к человеческому миру нестандартно, потому Ричард умел замечать больше, чем другие. Совместное с «чужим» творчество – выводы, к которым они приходили, были всегда остроумны и неожиданны. Даже банальности выходили с изюминкой. Мир для них был фантасмагорией, и они, то есть, он, Ричард, сам существовал в мире по правилам карнавала.

У него была тайна никем неразгаданная. Если бы люди знали, что Ричард может проникать в мыслеобразы чужого, пусть и неглубоко, они разорвали бы наследника рода Мендоузов на кусочки – из ненависти ли, любви, а то и просто на опыты.

В детстве Ричард проявил склонность к «раскрытию преступлений» – пусть тогда это и были разбитые чашки и пропавшие зонты. Конечно, родителям и в голову не пришло отправить его туда, где проходит передовая линия в борьбе с преступностью, но развивать талант сына к отгадыванию загадок и рассекречиванию секретов они сочли возможным.

И помимо классических школьных предметов Ричард изучал много странных, но очень интересных вещей: от криптографии до легенд. Мифы особенно интересовали «чужого», но и без его подсказок Ричард с жадностью поглощал старые истории, ему они тоже нравились.

Шли года, и он мог бы превратиться в гениального детектива, щёлкающего таинственные и странные дела как орешки (пусть в жизни таких дел и не бывает-то почти, но с Ричардом всё было не как в жизни; он бы сумел найти такие дела, а не нашёл бы, так придумал… так, в общем-то, и случилось). Пока другие «растения» писали авантюрные романы, Ричард сам стал бы героем такой истории.