Даниэль Клугер - Дело об убийстве в винограднике

Далее шло довольно пространное изложение мнения Шошаны о поэзии совершенно неизвестных Ницану литераторов. По некоторым цитатам, приведенным в послании, у сыщика сложилось впечатление, что речь идет о людях не совсем нормальных и весьма своеобразно представляющих и себя, и своих читателей. Тем не менее он добросовестно прочитал странные строки, надеясь в глубине души, что может быть в них содержится ключ к загадке: чем именно заинтересовало его письмо? Пару раз он обнаруживал шифрованные послания в старинных заклинаниях, весьма, кстати, похожих на цитировавшиеся в письме стихи — во всяком случае, непристойностью звучания.

Он терпеливо продолжил чтение, несмотря на недовольство Умника — демону надоело всматриваться в крючочки и палочки, нанесенные на бумагу, и он нервно дергал сыщика за ухо, пытаясь привлечь его внимание к полному стакану.

— Отстань! — рявкнул Ницан. — Не видишь — я делом занят?!

В самом конце Шошана упрекнула сестру за то, что госпожа Баалат-Гебал так и не выслала ей ранее обещаные лекарства и еще какие-то необходимые ее благотворительному фонду вещи. Упрек правда был завуалирован: Шошана иронично писала, что вполне понимает стесненные финансовые обстоятельства старшей сестры, вынужденной оплачивать пребывание в доме престарелых.

Больше в письме не было ничего.

Испытывая острое разочарование, Ницан перечитал письмо еще дважды, и даже рассмотрел лист на просвет — вдруг что-то стояло между строк? Но нет, никакой тайнописи там не было, да и не могло быть.

Он отложил письмо, потянулся, расправил затекшую спину.

— Что будем делать, Умник? — уныло спросил он.

Демон с готовностью протянул сыщику выпивку. Тот отрицательно качнул головой, подошел к окну и выглянул наружу. Оранжевая улица, на которой Ницан имел сомнительное удовольствие проживать последние двенадцать лет, была погружена в чернильную темноту: фонари здесь никогда не держались дольше нескольких часов. За черными силуэтами двух— и трехэтажных домов разливалось море разноцветного электрического света. Ницан представил себе на минуту широкие проспекты центра, где сверкают и переливаются витрины Гудеа, Шульги и прочих торговых компаний, где гремит музыка, и толпы приятно возбужденных мужчин и женщин выбирают подарки к празднику. Он вспомнил, что не успел приобрести подарок для Нурсаг и даже подумал было выбраться в центр и присмотреть что-нибудь оригинальное. Но тут же представил натыканные на каждом перекрестке полицейские патрули и тяжело вздохнув, отказался от этой идеи.

Отвернувшись от окна, Ницан некоторое время сосредоточенно смотрел на помятый листок бумаги. Нет, он решительно не понимал, чем же вчера вечером могло заинтересовать его это письмо. Разве что этнографическими подробностями жизни дикарей. Ницан помотал головой. Вряд ли сегодня ему удастся что-нибудь понять. Лучше заняться бумагами на свежую голову.

Он зевнул, провел рукой по щетине, покрывавшей щеки. Сердито подумал о девеке, вселившемся в зеркало и теперь лишившем его возможности хоть как-то приводить в порядок внешность. Ницан подошел к разобранной постели. Недавние бурные события изрядно его утомили. К тому же во рту, за исключением выпивки и утреннего стакана горячего молока, маковой росинки не было. Умник откуда-то из Небытия извлек по просьбе хозяина парочку вполне съедобных бутербродов. Поужинав, Ницан погасил свет, бухнулся на продавленную лежанку и закрыл глаза. В расслабленном сознании завертелся калейдоскоп происшедшего за сегодняшний день. То перед внутренним взором сыщика появлялась монументальная фигура Баалат-Гебал, почему-то увенчанная бараньей короной Анат-Яху, то растрепанная борода мага-эксперта разрасталась до космических размеров, то случайный таксист проносился мимо верхом на статуе шеду, то Нурсаг представала в облике, в котором встретила когда-то его: испуганной девчонкой, сбежавшей из Западного Дома Иштар и приторговывавшей контрабандной мелочью…

Настоящий глубокий сон все не приходил — только смутная полудрема. Ницан приподнялся и сел на лежанке. В комнате было темно, только в правом углу, на куче старой одежды и прочего хлама слабо фосфоресцировало небольшое овальной формы пятно — там спал Умник. Сыщик с хрустом потянулся, подошел к столу, зажег светильник. По стенам побежали тени от колеблющегося пламени.

Письмо Шошаны Шульги по-прежнему лежало на столе. И вновь Ницан перечитал его. На этот раз последний абзац вызвал у него смутные ассоциации. Он отодвинул в сторону недопитый стакан, извлек из кармана висевшей на стуле куртки прихваченные от Баалат-Гебал финансовые отчеты. Углубившись в изучение бумаг, Ницан вскоре почувствовал, как цифры начинают прыгать перед глазами.

Его внимание привлекла одна строка в последнем отчете. Он почувствовал вдруг, что оказался близок если не к решению задачи, то по крайней мере к ее формулировке.

— А это уже кое-что, — пробормотал Ницан. — Умник, кажется, я что-то нашел… Вот, обрати внимание: в позапрошлом месяце со счета нашей доброй знакомой госпожи Баалат-Гебал снята кругленькая сумма в десять тысяч новых шекелей. То есть, в сто пятьдесят тысяч старых. Приличные деньги, а?

Проснувшийся Умник согласился, причем на его сонной мордочке появилось выражение растерянности: то ли выразить свое согласие обычным способом — полным стаканом, — то ли воздержаться.

— Тперь слушай дальше, — сказал Ницан, откинувшись на спинку стула и уставившись в темный потолок. — В отчете указано, на что эти деньги потрачены. А потрачены они, оказывается, на лекарства и продукты для благотворительного фонда младшей сестры нашей с тобой приятельницы — чокнутой Шошаны, удравшей от родственничков в дикую Грецию, в какую-то деревню Яван и нянчащуюся там с местными дикарями, коих она пытается перевоспитывать и просвещать.

Умник постоял несколько секунд на голове, потом вернулся в исходное состояние и воздел к небу крохотные лапки.

— Я же говорю — чокнутая, — Ницан пожал плечами. — Полностью с тобой согласен. Но у некоторых богачей — особенно тех, которые богатство унаследовали, а не украли, — развивается комплекс вины перед несчастными, кои не удостоились рождения в золотых колыбельках. Им хочется срочно поделиться своим богатством, а лучше — совсем от него отказаться. Так сказать, смыть с рук эту гадость — золотую пыль… И ведь что интересно, — задумчиво продолжил Ницан, — сколько на моем веку встречалось таких совестливых богачей, всех их обчистили в конечном итоге те самые несчастненькие, которых они пытались облагодетельствовать. Мало того: зачастую опекаемые делали это не из корысти, а из ненависти к благодетелям. Понимаешь, Умник многие воспринимают благотворительность по отношению к себе как нечто оскорбительное… Ну ладно, — оборвал он сам себя. — Что это я расфилософствовался. Вернемся к нашим баранам. В смысле, дикарям. То есть, лекарствам. В отчете, к тому же, указано, что еще триста новых «кругляшей» потрачено на транспортировку. Но обрати-ка внимание, что пишет госпожа Шошана. Где это… Ага, вот, — он поднял письмо и прочел вслух: — «Так и не получила обещанные лекарства. Понимаю твои стесненные денежные обстоятельства и более не настаиваю на помощи. Надеюсь, со временем ты снова разбогатеешь». А? Как тебе это нравится? Не получила! Что же случилось? Судно утонуло? Или заблудилось? Может быть и так конечно, но с трудом верится. Так куда же делись лекарства? Вернее, куда делись деньги нашей приятельницы?