Азиз Алимов - Железноцвет

– А на ощупь – как сиськи, – сообщает довольная Зоя.

– Ты их особенно не тереби, – говорю я. – Гранаты, все таки.

– О. Ооо…

– Да. Те, что у которых рубцы образуют круг – свето-шумовые. С двойной сплошной – дымовые. С крестом – ядовитые. Ими можно стрелять, но если лень заряжать в гранатомет – можешь просто бросить. Отрываешь хвостик, и после этого любое сильное сжатие, так сказать, взводит детонатор. Отпускаешь…

– Бум!

– Бум. Садись, буду все показывать. Тут на час работы, не меньше.

***

К цели мы вылетаем с первыми лучами рассвета, пока город приходит в себя после шальной ночи. Следы беспорядков видны невооруженным взглядом: большинство магазинов, которые мы проезжаем, разграблены; 303-я бросила позиции, занятые вчера, и отступила назад, к ж/д узлу. С одного из встречных светофоров свисает человек с мешком на голове. На его спине кто-то прилежным почерком вывел: “КОЛЛАБОРАЦИОНИСТ”. Хаос пялится на нас из каждой подворотни. Прохожие редки, машины еще реже.

Зоя, что-то мурлыкая под нос, непринужденно обходит рытвины и провалы, периодически вылетая на пешеходную дорожку. На очередной колдобине нас подбрасывает так, что я едва не прокусываю язык. Становится ясно, что поспать в дороге не выйдет. Я прикрываю рот ладонью, чтобы скрыть зевок. Зоя тут же сладко зевает в ответ, показав зубки.

– Недоспал? – спрашивает она, и бросает джип в сторону, обходя старенькую “Весту”, в основном состоящую из сварных швов и клейкой ленты. Водитель припарковался поперек двойной сплошной.

– Более-менее, – отзываюсь я.

Я заснул в своем кабинете, слушая записи старых выступлений Виктории. Как обычно.

– Хорошая машина, – говорю я.

– Нравится? Ее с фронта эвакуировали, а потом бросили в аэропорту, в Питере. Я, пока не послали сюда, возилась с ней, от нечего делать. Пить надоело. Потом подсуетилась, чтобы ее на поезд с нами погрузили.

– Ты, наверное, не этого ждала от возвращения, – говорю я. Зоя вопросительно поднимает брови. – С войны на войну.

– Почему? У меня жизнь – одна сплошная развязка. Вчера я двигалась в одном направлении, сегодня двигаюсь в другом. Слушай, а че за плакаты? Синие, до этого розовые были, и оранжевые…

– Ммм?

– Ну вон.

Она кивает на трехэтажное заколоченное здание, которое мы проезжаем. Какие-то административные руины, толком уже не опознать. Просевшие стены от крыши до подвальных окошек покрыты уличной живописью, разделенной переплетением трещин. Угол здания, выходящий на перекресток, в семь слоев облеплен объявлениями, в основном ч/б. Объявления предлагают взять денег под залог имущества, продать б/у авто или цветмет, любо купить: “средства самообороны”, “лекарства” или кусочек тепла – по часам и на ночь. На черно-белом фоне ярко выделяется сердце, выложенное одинаковыми плакатами сине-лимонной расцветки. На плакатах – только адрес и размашистая надпись: “КОНКРЕТНАЯ БЫСТРАЯ ПОМОЩЬ”.

– Чего это? – снова спрашивает Зоя.

– Секты.

– А?

– Секты. Берут только метаморфизированных. “Коммуны взаимопомощи”. Там скальпелем помогают от телесных модификаций, постом и хлыстом – от умственных.

В одной из таких я прожил пару недель или пару месяцев – пока Удильщик не сжег его дотла.

– Вот про этот танк я говорил, – показываю я, – мимо него и прямо.

За последним перекрестком, еще как-никак мощеным, бетон и асфальт встречаются только намеками. Окраина начинается сразу за ним. Пропустить ее начало невозможно. Здания на обеих сторонах проспекта одинаковые, но на дальней – все без исключения обгоревшие; многие разрушены и потом частично восстановлены дворовыми силами. Как одинокий постовой, на середине перекрестка застыл Т-90МС, за время дежурства покрывшийся различными надписями. На эжектор танковой пушки кто-то пририсовал символ Марса.

Мы минуем танк и проезжаем пару кварталов по улице, состоящей главным образом из кратеров. Потом я даю отмашку.

– Вот здесь сворачивай. Я покажу, где спрятать авто.

Покинув улицу, мы проезжаем через заросший, пошедший трещинами двор и оказываемся в лабиринте ржавых гаражей. Пахнет детством.

– Вот тут, – показываю я.

– Может, поглубже заедем? Не больно дерзко-то?

– Сюда никто не ходит. Я выйду, а ты езжай за мной на самом малом. След в след.

Недоразумение вышло в свое время с этим местом: по ошибке на микрорайон сбросили тонн двенадцать кассетных бомб. Часть сдетонировала, большинство осталась в почве. Сквозь землю я вижу их, как слитки черной массы на фоне белого шума. Эти убить не убьют, но о большом футболе забыть заставят. И о малом.

– Сюда, – подзываю я.

Этот гараж раньше был домом для “Газели”, кажется, так что Зоин джип в него влезает, пусть и не без скрежета. Просочившись между стенкой и бортом машины, Зоя потягивается, поднявшись на цыпочки, а потом открывает багажник. Вскоре, на земле оказываются две большие брезентовые сумки. Зоя ловко забрасывает свою за спину и помогает мне с моей. Пока она закрывает гаражные двери, я достаю зеркальце и проверяю целостность своей маскировки.

– Как грим смотрится? – спрашиваю я, нахлобучивая шапку на самые глаза.

– Пиздец.

– Вот и славно. Пошли. Отсюда до станции рукой подать.

– Ненавижу мины, – бормочет Зоя.

Как только я вывожу ее с минного поля, Зоя сразу вырывается вперед. Ветку монорельса видно уже отсюда – там и тут она торчит за разрушенными домами. Дома завешаны бельем и связаны паутиной медно-алюминиевых проводов. Выйдя на проспект, мы вливаемся в группу аборигенов, неторопливо шагающих прямо по нашему курсу. В основном это женщины и старики, неумытые и расслабленные, одетые аляповато, с пробелами гардероба, заполненными элементами уставной формы одежды. Все несут какую-то тару: кто – канистру, кто – трехгаллонную бутыль; двое плутоватого вида пенсионеров тащат котел с краником. По другой стороне улицы движется стая собак и детей.

Зоя вскоре опять начинает мурлыкать, а потом напевать что-то непонятное, то ли на финском, то ли на венгерском. Голос у нее действительно сильный, певческий. Спев пару куплетов и припев, Зоя косится на меня и замолкает.

– Да пой на здоровье, – говорю я.

Мы минуем расхристанного мужчину, лицом вниз залегшего посреди улицы. Упитанная облезлая кошка сидит у мужчины на спине, а ее странные, необычайно длинноногие и разноцветные котята потихоньку обгладывают пальцы лежащего. Зоя чешет бровь пальцем, потом поправляет лямку.

– Привычка у меня, – говорит она, – все никак не отвяжется. Все время пели, – добавляет она.

Пели – во множественном. Где пели? Не в хоре. Тогда где? Как же хочется Зою расспросить про ее подразделение, но не стоит. Задумавшись за рулем, Зоя иногда тянется к потолку, но потом убирает руку. В ее джипе на потолке ничего нет, а вот в броневиках обычно бывает радиостанция.