Станислав Гагарин - Вторжение

— Напоминаю вам, — продолжал Иосиф Виссарионович, — что по Фромму, и этот неофрейдист абсолютно прав, знаю по собственной практике, большинство людей находится в плену опасной, в первую очередь для них самих, иллюзии-идеи о безграничной, понимаешь, свободе мышления и их собственных поступков. Люди искренне верят в субъективное происхождение собственных мыслей, чувств и желаний. На этом заблуждении толпы и построены расчеты революционеров всех времен и народов.

«Зачем я говорю все это бандиту Головко? — спросил себя Сталин. — Правильно делаю, что говорю. Во-первых, он сам хорошо знает об этом, иначе не сумел бы возвыситься в шайке. А во-вторых, слова, произнесенные мною сейчас, укрепят его в борьбе с ломехузами, придадут намерениям доцента идеологический, понимаешь, окрас, а последний фактор никогда не следует сбрасывать со счетов».

Он хотел еще сказать, что упомянутая им иллюзия дураков-человеков, полагающих себя царями природы, самостоятельными в собственном поведении тварями, эта иллюзия мешает изменению исторических и социальных условий существования сапиенсов, и самое тогда простое решение для того, кто ими управляет, состоит в превращении их в винтики, переливке в оловянных солдатиков.

«Я так мечтал о них в детстве, — вздохнул Сталин, — никогда не держал в руках, завистливо только и украдкой наблюдал, как играют с оловянными, понимаешь, солдатиками соседские мальчишки…»

Вслух вождь сказал:

— Вам необходимо политизировать организацию.

— Уже делается, — с готовностью ответил гангстер. — Имеем надежных людей на самом верху и среди посланцев, так сказать, народа…

Доцент самодовольно ухмыльнулся.

— Знаете, чем вы нас больше всего поразили, товарищ Сталин? — сказал по-прежнему лыбясь, бандитский главарь, доцент политической экономии, по кличке Старик.

— Товарищу Сталину интересно узнать, чем он может поразить таких деловых, понимаешь, людей, как вы, гражданин Головко, — поощрительно усмехнулся Иосиф Виссарионович.

— Пропиской! — воскликнул доморощенный крестный отец. — Нам известно, что вы оказались в квартире у сочинителя седьмого апреля, и этим же днем поставлено время прописки в вашем паспорте на имя Джугашвили. Кстати, как вам это удалось? Даже мы не в состоянии прописать человека в Москве или Московской области в тот день, когда он там появляется.

«Паспорт я передал ломехузам в самолете, — вспомнил Сталин. — Откуда же этому баклану известно, какая там дата, если сам ее поставил туда в момент изготовления документа? Значит, у него имеются агенты среди ломехузов. Впрочем…»

Вождь обыскал мысленным взглядом резиденцию Старика и довольно ухмыльнулся.

«Так и есть… И сюда внедрились, — подумал он. — Было бы странно, если бы выглядело иначе. Сейчас, старичок, я покажу тебе фокус покрепче прописки».

— В принципе я согласен с вами, — сказал Сталин. — О моих условиях, методах совместной деятельности мне думается мы договоримся. Это мелочи… Но уже сейчас хотел бы внести небольшой вклад. У вас служат Исаков и Гришин?

— Есть такие, — несколько растерянно подтвердил. — Первый из охраны, второй — мой референт…

— Пригласите их сюда. Но прежде пусть войдет верный человек.

Старик сделал неуловимый для постороннего знак, и отодвинул портьеру у окна, оттуда вышел здоровенный парень, розовый, с пухлыми щеками ангелочка.

Одновременно доцент-мафиози сообщил в лигафон, чтоб к нему прибыли те, кого назвал Иосиф Виссарионович.

Хозяин и его необычный гость продолжали сидеть за круглым, метра два с лишним диаметром, столом, застеленным бархатной скатертью с кистями. Сталин уже обратил внимание, что убранство гостиной было выдержано в стиле двадцатых годов, непманского, если только можно назвать стилем пошлое собрание дорогих по современным меркам, но громоздких вещей, отмеченных отсутствием у здешнего обитателя всяческого вкуса.

«И такие людишки рвутся к власти, — с горечью подумал Сталин, с откровенным презрением и даже неким вовсе не приятием рассматривая интерьер пышного логова советского гангстера. — Впрочем, не такими же разве были твои товарищи по руководству партией и страной, эти много понимающие о себе местечковые интеллигенты и их обалдевшие от материальных возможностей подруги? Из грязи, понимаешь, в князи… А ты сам? Надо отдать справедливость, показной роскоши товарищ Сталин не любил, скромность в быту была одной из составляющих всенародного обожания, хотя если быть до конца честным, товарищ Сталин был достаточно умен, чтобы осознавать, понимаешь, тщету тех усилий, которые прилагали Троцкий, Каменев, Зиновьев, стараясь утвердить власть через обладание вещами. Товарищу Сталину необходимо было другое…»

Первым вошел референт Гришин, лопоухий малый лет сорока, с хищным крючковатым носом, наряженный в коричневый с искрой костюм-тройку. За ним в гостиную последовал охранник Исаков. На нем была кожаная куртка, топорщаяся на груди, и вареные джинсы, белые импортные — а какие же еще! — кроссовки.

— Вот они, — сказал Старик и протянул руку ко входной двери, у притолоки которой застыли эти двое. — Гришин и Исаков.

— С первым вам не справиться, — негромко произнес Сталин, в упор разглядывая референта. — Он из трансцендентального мира и никакой, понимаешь, мафии не по зубам… Смотрите!

Две золотисто-зеленые стрелы мгновенно покинули глаза вождя, и, вспыхнув легким свечением, лопоухий Гришин исчез.

Стоявший рядом и чуть позади Исаков в ужасе всплеснул руками.

— Ва-ва-ва, — залепетал он, пятясь к двери.

— Возьми у него оружие, парень, — спокойно приказал Сталин не меньше Исакова оторопевшему ангелочку, и тот, даже не глядя на потерявшего дар речи хозяина, метнулся к Исакову, рванул на нем застежку-молнию и выхватил из-под куртки увесистый пистолет.

«Люгер», — определил Сталин.

Вождь знал и любил оружие.

— Спусти его в подвал и запри хорошенько, распорядился, придя в себя, Старик. — Потом я допрошу его лично.

— Не стоит, — поморщился вождь. — Мелкий информатор, был на подхвате, шестерил у Гришина. Пускайте его сразу в расход. С предателями иначе, понимаешь, нельзя. Только так, гражданин доцент!

Восхищенно глядя на Сталина, Головко махнул верзиле с лицом херувима. Убери, дескать, эту падаль… Замочи суку!

— А Гришин? — спросил он Иосифа Виссарионовича, когда великан выволок обмякшего, теперь уже бывшего землянина по фамилии Исаков.

— Гришин — монстр, — ответил вождь, раскуривая трубку. — Особая, понимаешь, энергетическая машина, оружие, если хотите, тех, кому вы устроили ночью засаду.

— Но это же фантастика! — воскликнул Старик.