Тина Дженкинс - Пробуждение

— Я… твой дальний родственник, — растерянно пробормотал Нат. Ничего более умного ему просто не пришло в голову. Впрочем, Патрик его, похоже, не понял.

— Ты можешь сесть? — спросил Нат. — Сесть?

Патрик моргнул. Белки у него были розовыми от множества лопнувших сосудов.

— Я… не знаю, — прошептал он. — Прошло много времени с тех пор, как я сидел в последний раз.

Наклонившись, Нат помог ему спустить ноги с кровати и, поддерживая под локти, отвел к окну и усадил в кресло. На кровати осталась глубокая вмятина, и Нат с горечью подумал о тех бесконечных днях, когда его сын мог только лежать и глядеть в потолок.

— Ты сказал — родственник? — проговорил Патрик с усилием. Похоже, смысл сказанного дошел до него только что.

— Меня зовут Натаниэль Шихэйн.

— Шихэйн… — неуверенно повторил Патрик.

— Да. А тебя зовут Патрик. Патрик Шихэйн…

Он кивнул.

— …И ты — сын Мэри Шихэйн и…

— Тебя прислал Альберт?

— Да, он нашел меня и послал к тебе… — Нат немного поколебался, потом добавил решительно: — Я знаю — тебе, наверное, будет трудно в это поверить, но я — твой отец.

На этот раз Патрик понял его почти сразу. Слегка наклонив голову, он некоторое время постукивал себя согнутым пальцем по лбу, словно стучась в двери своей памяти. Потом он снова кивнул:

— Ты должен меня извинить. Я знал, что рано или поздно ты придешь. Альберт говорил мне, но в последнее время я многое забываю. — Патрик жалобно взглянул на Ната. — Я потерял тебя вскоре после того, как умерла мама.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Нат.

— Мама хранила тебя… твою голову в Пасаденском институте криогенеза. Вскоре после того, как она погибла, институт купил Мартин Рэндо. — Тонкие губы Патрика изогнулись в горькой иронической усмешке. — Я пытался вернуть твои останки, но Мартин отказался. Он сражался как лев, и у него была целая армия отличных юристов, так что в конце концов… — Он не договорил, но складки в уголках его губ стали глубже.

— Прости, что я… что я не мог быть с тобой, Патрик, — проговорил Нат, но его сын покачал головой.

— Ты был со мной. Был со мной всегда. Мама столько о тебе рассказывала, что ты как будто жил с нами.

— А я чувствовал… чувствую себя так, словно я тебя бросил.

— У тебя не было выбора. — Патрик чуть заметно усмехнулся.

— А ты… у тебя есть дети?

— Нет. Всю свою жизнь я занимался политикой вместе с Альбертом. Моя деятельность не очень нравилась тогдашнему правительству, и я был лишен всех гражданских прав. У меня отняли все — работу, жилье, право на страховку, на кредит, на медицинскую помощь. В таких условиях очень трудно жить нормальной жизнью, но мне повезло — у меня был Альберт.

Нат покачал головой. Сейчас он испытывал сожаление оттого, что его сын — так же как и он в свое время — стал нонконформистом. Неважно, что он его не воспитывал; должно быть, какие-то черты характера перешли к нему по наследству.

— Расскажи, что ты знаешь о землетрясении и о том, как погибла мама.

— Разве Альберт тебе не говорил?

— Я хочу услышать это от тебя, Патрик. Все, что ты помнишь.

Прежде чем заговорить, Патрик огляделся по сторонам, словно черпая силы в скудной обстановке.

— Это был очень странный день, очень жаркий и совершенно безветренный. По всей округе выли собаки. Были и другие признаки, о которых обычно говорят, что они предшествуют сильному землетрясению, только о них обычно вспоминают уже после того, как все случится. Где-то после полудня я услышал далекий гром и глухой гул, который шел как будто из-под земли. Мама в тот день была на работе. Она позвонила к нам домой и велела Лауре поскорее увезти меня как можно дальше от берега. Лаура — так звали мою няню. Мама сказала, что к побережью мчится разрушительное цунами и что у нас осталось меньше часа. Весть о катастрофе распространилась довольно быстро, потому что, когда мы вышли на улицу, там уже царил самый настоящий хаос. Люди кричали и плакали, покидая свои дома, на дорогах то и дело сталкивались машины, так что проехать было невозможно, и мы пошли пешком. На бульваре Линкольна нас остановил полицейский патруль. Полиция собирала женщин и детей в парке Уилла Роджерса, и мы поехали туда в полицейской машине. Мы немного не успели. Волна накрыла нас, хлынула в открытые окна… Я помню это так ясно, словно все было вчера: холодная грязная вода льется из окна прямо на меня, на няню… К счастью, волна не опрокинула машину, она просто пронеслась над нами, а когда вода схлынула, мы поехали дальше. Тогда мы не знали, что волна задела нас самым краешком. Гораздо хуже был повторный толчок, но к тому времени мы уже находились в безопасности, на холмах. Маму мы больше никогда не видели — должно быть, она утонула… — Патрик сглотнул. — А потом Альберт разыскал меня и отвез в Нью-Йорк к тете Лайзе.

— Тебе хорошо жилось с ней? — спросил Нат. — Я всегда любил твою тетку.

— Да. — Патрик кивнул. — И еще у меня был ты. Благодаря маме я твердо знал, каким ты был и за что боролся.

— Будь оно проклято! — воскликнул Нат в сердцах. — Ведь из-за этого мы все потеряли друг друга — я потерял тебя и Мэри, а вы потеряли меня. Альберт считает, что меня убили из-за информации о Мартине Рэндо, которую я получил незадолго до смерти. Тогда эта информация казалась мне очень, очень важной, но сейчас я не знаю, стоила ли она того, чтобы ради нее отдать жизнь и не видеть, как ты растешь, как взрослеешь.

— Кажется, Мартин Лютер Кинг сказал — человек умирает в тот день, когда начинает умалчивать о том, что важно. Разве ты мог поступить иначе?

— Не знаю. Наверное, нет. — Нат покачал головой. — Так меня воспитал мой отец и твой дед; это он посеял семена, которые принесли такой урожай. Ты, наверное, знаешь, что он открыл в Северной Каролине бесплатную клинику для бедных? Каждый человек, считал он, имеет право хотя бы на элементарную медицинскую помощь. Не удивительно, что нас с Альбертом до глубины души возмущало то, чему мы чуть не ежедневно становились свидетелями. Организации медицинского обеспечения и страховые компании присвоили себе право быть судьями, прокурорами, а иногда и палачами, потому что в большинстве случаев именно от их решения зависело, будет пациент жить или умрет. Их стараниями цены на лекарства подскочили до небес. Хроническими заболеваниями заниматься невыгодно — вот ими никто и не занимался. Многие врачи сколотили себе не одно состояние на этой противоестественной ситуации, но не я. Я считал подобную систему здравоохранения предательством по отношению к американскому народу, и мой долг заключался в том, чтобы бороться против нее! — Вспоминая прошлое, Нат разволновался помимо своей воли, и в его голосе зазвучали страстные нотки.