Андрей Бондаренко - Метель

Послышалось робкое покашливание.

– Что там у тебя, Емеля? – обернулся Давыдов. – Нашёл дельную и тёплую обувку?

– Так точно, Денис Васильевич! Вот они, валенки, толстым войлоком подшитые, без единой дырочки.

– Вот, и отлично! За нашими дружескими разговорами уже и солнышко взошло. Обувайся, Пьер, и пойдём, не теряя времени, в княжеский дом. Там отогреемся, выпьем хмельного, перекусим. В смысле, потихоньку, без лишнего шума, чтобы не будить благородных и милейших хозяев. Например, на княжеской кухне. Знаешь, Емельян, где расположена входная дверь – с улицы – в кухонное помещение?

– Конечно же, господин подполковник!

– Тогда помоги Петру Афанасьевичу натянуть валенки и затуши свечи. Будем, выражаясь по-военному, передислоцироваться….

Пётр, слегка прихрамывая на правую ногу, ковылял по узенькой тропе замыкающим колонны, следом за Давыдовым. Когда слева показались неказистые крестьянские домишки, мимо которым им предстояло пройти, шедший первым Емельян остановился, неуверенно обернулся и забубнил, стыдливо и смущённо отводя взгляд в сторону:

– Денис Васильевич, как бы плохого чего не вышло – между делом…. Всякое, ведь, может случиться….

– А, это ты так прозрачно намекаешь, что подельники-сообщники вашего Николая Николаевича могут слегка учудить и сдуру напасть на нас?

– Не то, чтобы напасть…. Но могут, как вы выражаетесь, учудить слегка…

– К примеру, небрежно метнуть в спину подполковника Бурмина крестьянский топор?

– Или что другое, но – тоже – острое и тяжёлое.

– Ладно, перемещайся мне за спину…. Перемещайся и не спорь! Спорить со своим непосредственным командиром – дело зряшное, не приводящее ни к чему хорошему. Пора бы уже тебе, братец Емеля, потихоньку осваивать азы субординации и привыкать к воинской дисциплине, раз решил связать свою судьбу с непростой гусарской долей…

Когда до первой, слегка покосившейся крестьянской избы, в крошечном окошке которой вместо стекла был вставлен кусок желтовато-золотистой слюды, оставалось метров двенадцать-пятнадцать, Давыдов остановился и неожиданно заорал громоподобным голосом:

– Сволочи лапотные, дремучие! Бунтовщики проклятые, мать вашу! Всех до смерти запорю! В лапшу тонкую покрошу! – после чего пальнул в воздух из пистолета.

За ближайшим углом хибары кто-то испуганно охнул, что-то звякнуло, послышались звуки торопливо убегающих шагов.

Денис, выждав с полминуты, выстрелил из второго пистолета.

– А-а-а! Убивают! – истерично заблажил испуганный бас. – Помогите, люди добрые! Христа ради, помогите…

– Тьфу! Ерунда ерундовая, – подытожил Давыдов. – Давай, Емеля, переходи в авангард. Веди нас – к кухонному блаженству!

В кухне было очень тепло, уютно и безлюдно, только в дальнем углу пожилая дебелая тётка с усердием месила тесто в деревянном тазу. Завидев вошедших, тётка тоненько – испуганной мышкой – пискнула и шустро метнулась за большую русскую печь, занимающую не менее четверти общей площади помещения.

– Это кухарка, её Матрёной кличут, – пояснил Емельян. – Она добрая, только малость пугливая и чуток ворчливая.

– Не самый страшный грех, в смысле, для особы женского пола, – насмешливо передёрнул плечами Давыдов и строго приказал:

– Матрёна! Быстро вылезай на свет Божий! Сей же момент, пока я не рассердился! – и посоветовал Петьке. – А ты, подполковник, иди-ка к печи, обогревайся. Хочешь, так и на полати залезай, вздремни малость. Если, конечно, выпить не желаешь.

– Нет, уж! От хмельной чарки я ни за что не откажусь! Да и жрать, если честно, очень хочется. Желудок от голода уже зимним волком воет и матерится вовсю…

Из-за печки показалась тётка – одетая в бесформенную серую хламиду до пола, поверх которой располагалось некое подобие тёмно-синей кофты с двумя прямоугольными пуговицами-застёжками. На голове у Матрёны красовался светло-коричневый платок, повязанный как-то по-хитрому, непривычно для глаза, то есть, для глаза из двадцать первого века.

Кухарка низко и почтительно поклонилась, выпрямилась и, неотрывно глядя в пол, робко спросила:

– Чего изволите, барин?

– Мяса, рыбы, дичь, хлеба, ветчины, паштетов, зубровки, пива, шампанского, мозельского…, – принялся в шутку перечислять Денис, но, поняв, что тётка испугалась ещё больше и уже близка к обмороку, смилостивился: – Шучу я, Матрёна, шучу! Характер у меня такой, весёлый и насмешливый…. Ты нам выпить дай – чего покрепче. И на стол собери по-быстрому. Скромно, без всяких особых разносолов, но чтобы было сытно. Мы и на двухдневную бражку согласные, и на корочку хлебную с мясными обрезками…. Давай, шевелись, тетеря сонная! Сытый гусар – добрый гусар, а пьяный гусар – ещё и очень щедрый гусар. Понимаешь, на что я намекаю? Кстати, а почему ты одна? Остальные дворовые ещё что, дрыхнуть изволят?

– Ошивались тут с самого утра несколько непутёвых мужичков, – смахивая чистой тряпицей крошки со стола, сварливо сообщила кухарка. – Во главе с отважным мажордомом, отцом некоторых конюхов, – ехидно покосилась в сторону Емельяна. – А потом, когда выстрелы громыхнули, то их и след простыл. Мужики нынче все такие, хлипкие и трусливые. Просто ужас, как опасаются разных неприятностей…. Господа подполковники, а вы вчерашнюю зайчатину, тушёную в грибной подливе, будете вкушать? Кашку ячменную с жареным луком? Голавля копчёного? А что пить будете? Зубровку, бражку, медовуху?

Пока Матрёна хозяйственно суетилась возле стола, Петька, сбросив на пол полушубок, ментик и доломан, разделся до нательной рубахи. Подошёл к русской печи, крепко прижался к её горячему боку всем телом, вытянув руки в стороны. Стоял, молча, прикрыв глаза, и блаженствовал. Потом, минут через пять-шесть, повернулся на сто восемьдесят градусов, отогрел спину, поясницу и задницу. Снова перевернулся, прижимаясь грудью, животом и щекой к побеленной живительной поверхности…

«Хорошо-то как!», – сытым сибирским котом счастливо заурчал внутренний голос. – «Как там поётся-то? Мол: – «С чего – начинается Родина? С картинки в твоём букваре. С хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе…». Фигня это, полнейшая и наивная! Теперь Родина – лично для меня – начинается с горячего бока простой русской печи. Вот так-то оно, и никак иначе…».

Выпитая медовуха оставила у Петра неоднозначно-двойственное впечатление.

«Странная и очень непривычная смесь горечи и сладости. Причём, так и не разобрать, чего больше», – удивился внутренний голос. – «Но присутствует и характерный сивушный привкус. Может, данный напиток следует дополнительно очищать? Например, пропуская через активированный уголь? Надо будет обязательно узнать рецепт приготовления. А градусов в медовухе, пожалуй, будет не менее тридцати. Дельная штуковина, одним словом…».