Дмитрий Баюшев - Клиника Сперанского

Но это так, к слову, экономность городских властей не входит в нашу тему. Мы отправимся в один из корпусов клиники, попасть куда обычному человеку совершенно невозможно из-за продуманной системы охраны. В экстренных случаях предусмотрена отсечка отдельных блоков здания с центрального диспетчерского поста - проходы наглухо перекрываются стальными щитами.

Хирург Анохин, могучий мужчина сорока с лишним лет, для удовольствия таскающий по вечерам штангу, электронным пропуском открыл дверь одной из палат. Его сопровождали помощник Зверев с чемоданчиком и санитар Кавлягин - детина под два метра ростом с волосатыми ручищами рубщика мяса. Все, естественно, в белых халатах, но у Кавлягина, которому главное не в разрезе пинцетом ковыряться, а в лоб засветить разбуянившемуся больному, утихомирить, рукава засучены.

На единственной в просторной палате кровати головой к забранному решеткой окну лежал человек с натянутой до глаз простыней. Спал.

- Прикован? - с опаской уточнил Зверев.

- Ага, - отозвался Кавлягин.

- А кто же простыню натянул?

- Да фиг их, этих обормотов, знает, - с сомнением сказал Кавлягин.

- Тэ-экс, - деловито произнес Анохин и пощелкал пальцами перед лицом спящего.

Тот мгновенно раскрыл глаза - желтые, волчьи, в которые лучше не смотреть.

- Как себя чувствуем? - ласково спросил Анохин.

- Благодарствуем, - тихим шипящим тенорком ответил больной.

- Посмотрим, что у нас, - сказал Анохин, отгибая простыню и обнажая живот с двумя полосками пластыря.

Тело у больного было поджарое с рельефными мышцами. Вообще-то по всем меркам он был тощ, но, чувствуется, невероятно вынослив. Кожа белая, незагорелая, лицо узкое, неинтересное, с легким загаром. Такого увидишь, не обратишь внимание, вот только что глаза... Однако, их можно опустить или надеть черные очки.

Запястья и лодыжки больного были прикованы к кровати, и это могло бы показаться странным, ведь человек судя по всему недавно перенес операцию. Может, чтобы, ворочаясь во сне, случайно не травмировал самого себя?

- Ну, тэк-с, - сказал Анохин и крепкими пальцами с треском отодрал от кожи пластырь.

Отогнул его вместе с желто-розовым от гноя и сукровицы тампоном. Живот у больного заходил ходуном.

- Спокойно, спокойно, - произнес Анохин, - разглядывая шов. - Что и требовалось доказать.

- Меньше суток, - заметил Зверев. - У иного и за месяц так не зарастает. Течет, понимаешь, подгнивает, смердит.

- Тьфу ты, - сказал Кавлягин. - Зачем добавлять-то, и без того тошно.

- Ну-ну, Александр, - урезонил его Анохин. - В нашем деле нет слова "тошно". Я думаю, можно уже и не закрывать. Олег Михайлович, голубчик, снимите и вторую повязку, обработайте оба шва, пусть подсыхают.

- Слушаюсь, - ответил Зверев, ставя на табуретку свой чемоданчик и открывая его.

Подготовил спирт, вату, подцепил пинцетом пластырь, принялся пальцами отдирать его, да что-то не подрасчитал, причинил пациенту боль. Тот тоненько, по-собачьи, взвыл, напрягся, пресс обозначился рельефными пластинами. Звереву бы подождать, а он, напротив, дернул, открыв сочащуюся рану.

- Черт, - сказал не ожидавший этого Анохин. С первой-то всё было в порядке, уже зарубцевалась.

Больной бешено заметался, и вдруг лопнул ремень на левой руке, потом на правой. Тощий сел в кровати, помогая себе руками, освободил ноги. Всё происходило как в убыстренной съемке, миг - и скованный до этого пациент оказался на свободе.

Ткнул Звереву кулаком в горло, тот упал, выпучив глаза и задыхаясь.

Внимательно, наклонив голову, Шубенкин посмотрел на Анохина, радостно осклабился, показав мелкие, заостренные, как у акулы, зубы и внезапно скакнул вправо к Кавлягину. Его он, наверное, посчитал более опасным, чем Анохина.

Молниеносно без размаха вонзил указательный палец в живот санитара. Тот, кажется, просто не увидел его стремительного перемещения, но и боли сразу не почувствовал. В растерянности поискал глазами, увидел перед собою ощерившегося дохляка, поднял пудовый кулак, чтобы вырубить оглоеда, как всех до этого вырубал, и завял, мешком повалился на пол.

Зато Анохин успел схватить табуретку (чемодан Зверева, звеня выпадающим из него содержимым, улетел в угол) и обрушить на макушку больного. Удар был жесток, пациент как раз поворачивал к нему голову, подбородок его находился над плечом, а металлическая табуретка тяжела. Вот так обычно и ломают шею.

И действительно, в шее хрустнуло, и тощий рухнул замертво мордой вперед.

"Накрылась квартальная, - с тоской подумал Анохин, но уже в следующую секунду, осознав, какой опасности избежал, говорил себе: - Ну и черт с ней, с квартальной. Главное, что жив, а дохлому-то зачем квартальная?"

Пациент лежал спиной кверху, и на спине его, на позвоночнике чуть повыше лопаток всё еще имело место синее пятно. Вчера оно было багровое с прозеленью - сюда попала пуля следователя Сергеева или как его там. Прибор, конечно, вдребезги. Классный такой, многофункциональный прибор, у которого и названия-то пока нет, одна аббревиатура: ПММ - прибор магнетический малогабаритный.

Ни прибора, ни экспериментального образца, которого в прежней жизни звали весьма глупо: Аскольд Шубенкин.

Зверев сел, но говорить пока не мог, только сипел, горестно показывая на свой чемодан.

Кавлягин вдруг захрапел, сразу из бесчувственного состояния перейдя в объятия Морфея.

Слава Богу, Аскольд бил, чтобы не убить, а временно отключить. Мог бы иначе, как это, скажем, сделал Анохин. Недуром ведь шваркнул, а всё почему? Потому что побоялся, в штаны от страха наложил, дурак такой, дебил недоделанный. Это не мы, это он сам себе говорил, ругая за глупость несусветную, присев на корточки перед распластанным Шубенкиным.

У Аскольда вдруг дернулся , и Анохин едва сдержался, чтобы не заорать "Ура". Не к лицу это почетному хирургу, профессору и прочая, и прочая. "Будет жить", - сказал он себе, перенося на кровать легкое безвольное тело. "Ну, здравствуй, квартальная", - подумал он, внутренне улыбаясь и приматывая Аскольда к больничному ложу. Делалось это из опасения непредвиденных эксцессов: ПММ, подключенный к энергоструктуре Аскольда, работал, когда пуля-дура разнесла его вдрызг, и это серьезно повлияло на психику Шубенкина. Теперь он был неадекватен в поступках, но дело это было поправимое.

Анохин мог бы многое рассказать про этого парня, в мозг которого вживлен биокомпьютер, про это чудо техники, превратившее заурядного электромонтера в суперчеловека, который, естественно, помнит свое прошлое, но считает его глупым и никчемным, потому что мозг его спал, а тело ело, пило и испражнялось - всего лишь навсего. Они частенько беседовали, и Анохин видел, как из электромонтера понемногу вылетает дурь и как лепится из него истинный Аскольд - герой какого-нибудь скандинавского эпоса.