Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке

Все опять немного помолчали.

— Может, эта дорога и есть тот самый Абсолютный Путь через время и разные пространства? — спросил Стас.

— Вполне возможно, — ответил Вовка. — Но мне ведь тогда никто ничего не объяснил.

— Нам тоже не объяснили. Отпустили с миром — ночью отвезли на микроавтобусе в Миланский аэропорт. А папе твоему сделали фальшивый паспорт для вылета.

— Этот паспорт потом сгорел, — сказал Вовка.

— Как сгорел? — не понял Стас. — Ты никогда об этом не говорил.

— Самовоспламенился вот здесь, на папином столе. Хорошо еще, ничего в квартире не вспыхнуло.

— А кто такие эти монахи… солитёры? — поинтересовался Добрыня, нарушив общее молчание.

— Че-го?! — захохотал Стас.

Почти сразу к нему присоединились сначала Вовка, потом, по инерции, Бурик.

Добрыня набычился.

— Ты же сам почти так сказал. А я не расслышал.

— Уфф, уморил… — Стас вытер глаза.

— Это древний монашеский орден, — стал объяснять, отсмеявшись, Вовка, — который испокон веку оберегает мир от пришествия зла. По-итальянски Salvatore означает Спасатель или Спаситель. Они собирают по всему миру артефакты и освящают их…

— Что-что они собирают? — не понял Бурик.

— Артефакты. Это… ну, их еще можно назвать «нездешние вещи». Те, которые обладают необъяснимыми свойствами. Только они собирают и хранят не все такие предметы, а те, которые могут стать причиной глобальных катастроф.

— Конца света? — спросил Добрыня.

— Да, и его в том числе. До недавнего времени об ордене Хранителей-Сальваторов не было известно почти ничего. Но в последнее время вселенское зло снова начало поднимать голову. Вот и Сальваторам пришлось активизироваться.

Пока мальчишки обдумывали вовкины слова, Стас встретился с ним взглядом и движением бровей выразил: «Вот такие дела…» Бурик, по видимому, это заметил.

— Я где-то читал, — сказал он, немного смущаясь, — что сон — это не всегда сон…

— Правильно читал, — ответил Вовка. — Иногда это как бы… отражение реальности иного измерения. Другой грани Вселенной.

— Почему же об этом никто не знает? — спросил Бурик.

— Кто например?

— Ну… ученые.

— Может, тебя это удивит, но официальной науке никогда не позволяли заниматься подобными вещами. Вспомни историю. Авантюрист Галилей взялся утверждать, что «ОНА вертится». Его вежливо пригласили куда следует и там ненавязчиво так продемонстрировали орудия пыток. Галилею хватило. Он вышел и во всеуслышание заявил: «Не вертится! Не вертится!! Не вертится!!!»

— Почему? — спросил Добрыня.

— Да потому, что у него была семья! — воскликнул Стас. — То есть я точно не знаю, но, кажется, была… Ты пока этого не понимаешь, но ради семьи можно поступиться очень многим.

— Да… Не каждый, далеко не каждый способен быть Джордано Бруно, — задумчиво сказал Вовка, словно что-то вспомнив.

— И слава Богу! — ответил Стас. — Был бы Джордано умнее — сколько он открытий еще сделал бы!

— Но ведь у него были эти… как их… принципы?! — не соглашался Бурик ни со Стасом, ни с Вовкой.

Стас почесал нос. Потом зачем-то взял со стола дискету, пощелкал клапаном и положил на место.

— Знаешь, ты удивишься, но не все в этой жизни стоит принципов. Особенно если на карту ставится жизнь близких… — Стас вздохнул и добавил. — И вообще, жить нам приходится не с принципами, а с людьми.

Повисла пауза. Вовка первым нарушил молчание.

— Кто-то сказал, что никакого «…А все-таки она вертится!» Галилей не говорил.

Стас покачал головой.

— История — это миф. Когда ты был таким, как Добрыня с Буриком, я пытался тебе это доказать. Ты не верил. Теперь веришь?

— Теперь верю… — ответил Вовка.

— И я верю! — сообщил Бурик.

— И я! — догнал его Добрыня.

Вовка улыбнулся и взъерошил обоим мальчишкам волосы.

— А он сейчас еще есть, этот поезд-призрак? — спросил Бурик. — Ведь череп из него вынесли.

— Не знаю, — ответил Вовка. — Тогда он просто уехал и все. Может и есть.

— Есть, конечно, — усмехнулся Стас. — У Андрея Щербакова дома на серванте паровозик стоит игрушечный — от детской железной дороги остался. Его заводишь, пускаешь на пол, он минуты две бегает как обкуренный, и куда-то пропадает. А во время ужина вдруг появляется на кухне из-под плиты. Все орут, что это мышь. Черненький такой мышь… И прыгают на табуретки с ногами.

Мальчишки захохотали.

— Ладно, — сказал Вовка. — Пойду сооружу что-нибудь к столу.

— Класс! — обрадовался Добрыня. — Я как раз лопать хочу. И Бурик тоже. Да, Саш?

— Ага… — Бурик провел рукой по животу. — Неплохо бы.

Вовка отправился на кухню.

— Вымойте руки, — сказал Стас. — И уши не забудьте.

— Уши не буду! — запротестовал Добрыня.

— Я тебе дам — «не буду»! — возмутился из кухни Вовка. — В человеке все должно быть прекрасно — и мысли, и душа, и уши!..

— Это кто сказал? — не сдавался Добрыня.

— Чехов! — авторитетно ответил Вовка, заходя в кабинет отца с вафельным полотенцем в руках. — Вот ты читал Чехова?

— Что я, больной, что ли… — неуверенно ответил Добрыня.

— Я читал! — выдал Бурик. — Только мне не понравилось.

— Почему? — спросил Стас.

— Да ну… Скучно. Ирина, наша училка по литературе, сказала, что там человек по капле выдавливает из себя раба. Оно и видно — все время давит, давит, живого места не осталось. Сколько можно…

— Во-во! — подхватил Добрыня. — А мы по капле выдавливаем из себя Чехова!

— Литераторы… — только и сказал Стас. — Лапша на оба ваши уха! Но, знаешь, Вовка, в чем-то они правы. Лев Толстой говорил, что как драматург Чехов был еще хуже Шекспира.

— Ну, знаешь, Толстой как критик сам был довольно посредствен.

— Ничего удивительного, — Стас был совершенно невозмутим. — Глыба — она глыба во всем. И в гениальности, и в посредственности, и в здоровом идиотизме, который Толстому был отнюдь не чужд. Вспомни избранные места из его переписки с толстовцами. Тьфу, ну и словечко — еле выговорил… «Вот вы все открываете общества трезвости. Зачем же собираться, чтобы не пить?! Наши, наоборот, как соберутся, так сразу и выпьют…»

— Класс!!.. — восторженно выдохнул Бурик. — Я так нашей Ирине и скажу, когда грузить начнет!

— Гони их, Вовка! — испугался Стас. — Пока они до Пушкина не добрались.

— Это который «наше все», что ли? — спросил Добрыня.

— А ну брысь! — заорал Вовка. — У вас вон… компьютер остывает!

Мальчишки с хохотом вернулись к прерванной игре, а Стас и Вовка ушли на кухню.

— Чокнусь я с этим детским садом, — сказал Вовка, тончайшими ломтиками нарезая мясо.

— Какой детский сад! Это уже средняя школа. Что-то исправлять уже поздно. Остается только расхлебывать.

— Да ладно. Макаренко…

— Сам ты Макаренко! Януш Корчак… Вот объясни мне лучше как педагог педагогу. Чего они целыми днями пропадают у железной дороги?