Дмитрий Казаков - Слишком много щупалец

Денек для Израиля был самый обычный – где-то под сорок в тени, и без кондишена в автомобиле мы бы скоро поняли, что чувствует тушенка, когда банку с ней бросают в костер. К тому моменту, когда дорожный указатель сообщил, что перед нами Цфат, жара немножко спала и стало полегче, но все равно постоять на солнце без кепки я бы не рискнул.

Сам городишко произвел странное впечатление: в центре холм, на нем парк, разбитый на том месте, где некогда стояла тамплиерская цитадель, вокруг холма кругом идет улица Иерушалаим – местный Бродвей, а от нее отходят другие, узкие, переплетающиеся, образующие настоящую паутину.

А в этой паутине запутались обитатели разных эпох – туристы в шортах и гавайках, хасиды, наряженные по моде восемнадцатого века, и чуть ли не крестоносцы в кольчугах.

Узенькие переулки, многочисленные мастерские, лесенки, арки, вывески, старинного вида уличные фонари – все это заставляло поверить, что мы в еврейском квартале какого-нибудь среднеевропейского города вроде Праги. И на каждом шагу встречались синагоги, сефардские и ашкеназийские, со всякими достопримечательностями типа могилы знаменитого ребе или особо древнего и почитаемого свитка Торы.

Такое ощущение, что мы, разыскивая жилище Ицхака бен Шломо, прошли мимо каждой раза по два.

– Так, вот оно, похоже, – сказал я, обнаружив на вывеске, украшавшей стену дома, нужное нам название улицы. – Только вот звонка нет и молотка тоже. Прикажете стучать кулаком?

Дверь, куда нам предстояло ломиться, выглядела на редкость непрезентабельно – маленькая, ребенку под стать, пыльная, с крохотной замочной скважиной. Дом мог похвастаться стенами из белого «иерусалимского камня» и маленькими окошечками, затянутыми плотными занавесками.

Открыли нам почти сразу. На пороге стояла крохотная сухонькая женщина в платке и темном платье.

– Добрый день, – сказал я по-английски. – Нам бы ребе Ицхака бен Шломо. Он дома?

Женщина посмотрела на меня так, словно я спел петухом, и пожала плечами.

Я перешел на русский – тот же результат, попробовал по-испански и опять ничего не добился. Антон предложил испытать в деле белорусский язык, но тут вмешалась Ангелика.

Она заговорила медленно, осторожно подбирая слова, и лицо женщины, до сего момента неподвижное, как маска, стало живым. Черные глаза блеснули, бледные губы раздвинулись, и выяснилось, что у тетеньки очень красивый, напевный голос.

– Удивительно… – сказала наша шпионка, когда женщина довольно дружелюбно кивнула и скрылась за дверью. – Никогда не думала, что знание идиш может пригодиться.

Через пару минут дверь открылась вновь, и женщина замахала рукой, приглашая нас внутрь. Я пригнулся, чтобы не садануться кумполом о притолоку, и вслед за Ангеликой прошел в крохотную прихожую. Тут нас заставили разуться, выдали тапочки и повели вверх по дивно узкой, крутой и темной лестнице.

Я придерживался за стену и спотыкался через шаг. Позади сопел Бартоломью.

А затем мы оказались в комнатке, чьи стены были завешены черными коврами с серебряной вышивкой – сплошь звезды Давида, еврейские буквы и семисвечники, а из мебели имелся только круглый стол и расставленные вокруг него табуреты самого грубого вида.

Не успел я перевести дух, как наша провожатая исчезла, а ей на смену явился бородатый дедуган прохиндейского вида: черному лапсердаку не меньше ста лет, глазки блестят, пейсы свисают из-под шляпы.

– Ну, и что таки вам надо от старого ребе? – осведомился дядя, смерив меня недружелюбным взглядом.

Мне сильно хотелось спросить: «У вас продается славянский шкаф?», но я сдержался и тем самым, несомненно, заслужил медаль «За мужество». Вместо этого я солидно прокашлялся и проникновенным шепотом сообщил:

– Вам привет от Арнольда Тарасовича. Он должен был вам позвонить…

– Ах да! – старик всплеснул руками. – Он таки просил за серьезных молодых людей, которым нужна помощь Ицхака бен Шломо, и я по доброте своей не отказал. Так что садитесь, молодые, хотя и несерьезные люди, и мы побеседуем, и да избегнет зло наших разговоров.

И тут он сделал некий жест, словно что-то отбрасывал от себя, и мне показалось, что в комнате повеяло свежим ветром. Колыхнулись развешенные на стенах ковры, мигнули звезды Давида, качнулась занавеска на окне.

– Таки слушаю вас, – сказал ребе, когда мы разместились на табуретах.

Пришлось мне в очередной раз выступать в роли рассказчика.

Ицхак бен Шломо был слушателем не просто внимательным, а профессиональным – в нужных местах он сочувственно кивал, там, где необходимо, делал большие глаза или поглаживал бороду. Всем видом показывал, насколько ему интересно, но при этом не задавал вопросов и не выражал сомнений в моих словах, даже когда я повествовал об очень странных вещах.

А потом я выложил на стол Печать, и, увидев ее, ребе вздрогнул и нахмурился.

– Ох, горестные времена настали для живущих, – покачал он головой, – если падшие и их потомки, именуемые также Древними, зашевелились, а те, кто поклоняется им, обрели силу. Нам же остается только молить Всевышнего о милости и ниспослании мудрости… Я таки когда-то встречался с тем, кого вы видели в Кракове, еще до того, как Европу охватило безумие, и уже тогда он находился во власти чернокнижия, и разум его был помутнен.

Я сообразил, что под «безумием Европы» дедушка понимает деяния Гитлера и его своры, и задумался, сколько же нашему собеседнику лет – неужели тоже несколько столетий?

– Но о том, кто известен как Хаим Шоррот, я только слышал, – Ицхак бен Шломо задумчиво подергал себя за пейс. – Книга, содержащая знания о Древних, об их мощи и мерзости, именуется «Некрономикон», и мало кто отваживается читать ее. Она полна запретных Имен, древних Знаков вроде этого, – он брезгливым жестом указал на Печать. – Я заглядывал в нее и изучал ее, но каждый раз молился и каялся, и очищался, и отдавал себя во власть других, чтобы они проверили, не осело ли на мне зло, что старше древнейших гор… Молодой Арнольд просил вам помочь, но старый ребе не воин и не заклинатель, я не в силах отправиться с вами и встать рядом в битве с теми, кто мнит уравнять себя с Всевышним. Я могу лишь дать вам знания, таки попробовать объяснить некоторые вещи…

– Ну так объясните! – потребовал я. – Сколько можно Йонатана валять?

– Ой-вэй, не стоит спешить! – ребе глянул на меня сердито. – Было много торопливых, и где они? В постижении тайн нужно двигаться медленно. Вот Печать, одна из девяти, что некогда висели на статуе Кхтул-лу, стоявшей в главном храме мерзостного города Р’лайх, что ныне погружен в бездну моря…

И дальше он рассказал, что девять таких цацек образовывали нечто вроде подвески или пояса, и что в них содержалась часть силы того, кто именуется Пожирателем Душ или Великим Жрецом. Когда упомянул, что Печати обладают чем-то вроде собственной воли, и что их нельзя найти или украсть помимо их желания, Бартоломью нервно хмыкнул.