Михаил Акимов - Фрэнки Ньюмен против Виртуальности

И тут я кое-что вспоминаю. «Я уже устал ждать, когда ты появишься», — сказало мне его преосвященство. Я нахмуриваюсь. Не такой человек Джейсон, чтобы терять зря время. Чем он занимался здесь, ожидая меня? Ведь вышел он отсюда с пустыми руками. Быстро подхожу к рабочему столу кардинала и всё осматриваю. В основном, это игровой камуфляж, рассчитанный на взгляд издалека: на карте Ларошели только контуры, а вместо букв непонятные символы, то же самое во всех книгах и бумагах, поэтому простая картонажная папка сразу же бросается в глаза. Торопясь (а вдруг вернётся Джейсон?) открываю и начинаю просматривать содержимое. К моему разочарованию, это бумаги, важные для двух «Д», но не для меня: письменные предупреждения нескольких банков Рочестера о задержках по выплатам и возможных санкциях. Лихорадочно перелистываю и обнаруживаю несколько листов, написанных от руки. Это разного рода заявки, просьбы, требования сотрудников рекламного агентства, и я уже готов бросить всё это, как вдруг мне в глаза бросается знакомый почерк. Не скажу, что знаком он мне очень хорошо, я видел его лишь однажды, да и написано-то было всего три слова: «Фрэнк, вы идиот»! Но запомнил я его замечательно, потому что часа два крутил перед глазами и всё пытался прочитать эту фразу так, чтобы она звучала не пренебрежительно, а с беспокойством за меня. А сейчас этим почерком написано: «Руководителю рекламного агентства „Джейсон & Доусон“ Нилу Джейсону. Прошу разрешения на поездку в Коламбус сроком на семь дней». Внизу стоит дата: как раз накануне того дня, когда я бежал из Рочестера в Хаммерстоун.

В общем, самая обычная записка, какую может написать сотрудник агентства своему руководителю, и ничего полезного для себя или хотя бы просто интересного я в ней не вижу. Разве что вот подпись: «К. Доусон».

«Если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте» — эта поговорка подвахтенных мне абсолютно не подходит. Наверное, потому, что я не подвахтенный, а капитан. Никакого уюта от спанья в чужой каюте я не ощущаю. И даже более того. За время моего отсутствия шкипер-храпун обучил своему искусству и двух других да ещё так, что они превзошли своего учителя. Поэтому в первую же ночь пачке Джейсона почти пришёл конец. Прогуливаясь по ночной палубе и глядя в звёздное небо, я думал о том, какая это замечательная штука — человеческий мозг! Вот, допустим, живут люди в каком-нибудь каменном веке. Тяжело живут. В смысле — всё тяжёлое на себе таскают. И вдруг появляется один и кричит: «Я тут такую вещь придумал — колесо называется»! И пожалуйста, — никто уже ничего не таскает, а только катают. Красота! Это же насколько легче! Или вот, скажем, в двадцатом веке живут люди. Уже не так тяжело, но зато скучно. Потому что вечерами, кроме как газету или книгу почитать, заняться нечем. И тут — бац! — является другой и говорит: «Я немного подумал, и у меня телевизор получился. Включайте, смотрите, не жалко»! И сразу жить намного интереснее стало, ведь одной только рекламы за вечер столько покажут — всю не пересмотришь! Или вот… Словом, примеров очень много. Нет, мозг — это я вам скажу, самая нужная для человека вещь!

Вот только от своего я не в восторге. Третий день пытаюсь решить задачу «Дано: Роберт Доусон, Клара Доусон. Спрашивается, кто они друг другу, если вторая называет первого „Роберт“; первый орёт в моём офисе на вторую: „Ты чего так вырядилась?“, а их общий знакомый пытается выведать, что вторая говорила о первом третьему», то есть, мне? — и ни черта не могу понять. Есть и другие задачи, главная из них — «Что делать?» — и ни одна не решается…

Вторую попытку я с блеском провалил уже в эпизоде бунта, чего за компьютером со мной не случалось никогда. Стоял себе, вяло отмахивался саблей, на ванты вообще не полез… Старался только, чтобы не ранили серьёзно. Слава Богу, обошлось: накинулись сзади всей толпой, руки-ноги повязали и в трюм бросили. Зато теперь знаю, что происходит, когда тебя кидает на начало стадии — раньше-то узнать не доводилось. Потемнело всё вокруг на несколько секунд, потом снова свет, снова утро, и я уже не в трюме, а на палубе.

Сейчас завтракаем с Кларой в её каюте. Рассказываю ей, что решил соскочить в четвёртой стадии и потеряться; предлагаю пойти со мной и описываю, что будет с ней, если она откажется. Злю её, в общем. И она не выдерживает:

— Ты рассказываешь мне это уже в третий раз!

Я умолкаю. Можно было бы сказать, что так положено, поскольку одну и ту же стадию в третий раз и начинаем, но неохота. Ничего неохота. Бросаю салфетку и собираюсь уйти.

— Фрэнк, — решительно говорит Клара, — нам нужно поговорить!

Я вздрагиваю. Именно эти слова и именно за завтраком мне сказала Дорис, моя третья жена, и в результате после развода я остался почти без всей своей недвижимости и половины вкладов. Здесь, правда, вкладов у меня нет; недвижимостью с полным основанием можно считать «Клару», поскольку она уже пятые сутки находится в одном и том же месте из-за того, что я не могу пройти стадию, и её я готов отдать в любой момент. Так что снова усаживаюсь и вопросительно смотрю на своего товарища по заточению.

Она, очевидно, ожидает, что я задам какой-нибудь вопрос, но я просто молча сижу и жду.

— Фрэнк, скажи мне, что произошло? Ведь между нами так всё было хорошо! Мы доверяли друг другу, шутили, смеялись — мне даже сейчас не верится, что всё это было! Ты обиделся из-за того, что я не захотела уйти из этой игры? Но поверь мне, этого действительно нельзя делать! Ты же сам в этом убедился: ушёл — и вернулся. Так давай считать, что не было того разговора! Ты не предлагал, я не отказывалась… Давай представим, что мы вчера вернулись из пещеры, я тебя поцеловала, и мы перешли в следующую стадию, а больше ничего и не было. А, Фрэнк?

Всё-таки женщины — очень глупые создания. Если бы сейчас вместо того, чтобы напоминать мне о том поцелуе, она подошла ко мне, улыбнулась и действительно поцеловала, я был бы сражён наповал и сразу стал кем-то вроде комнатной собачонки или послушного ребёнка. Так ведь нет! Она считает, что убедить в чём-то мужчину можно только при помощи его же оружия: ума и логики. Умом и логикой я своими сыт по горло…

— Если ты беспокоишься, что я снова не пройду стадию, — мрачно говорю я, — то это зря. Расхлещу и бунтовщиков, и пигмеев, обещаю.

Клара пристально и внимательно смотрит мне в глаза, словно пытается проникнуть внутрь и узнать все мои мысли. Ни черта у тебя не выйдет, дорогая; не забывай: я был женат три раза…

— Ничего ты не понял, Фрэнк, — вздыхает она. — Я говорю о наших с тобой отношениях, а ты…

Она умолкает. Похоже, думаю я, она и в самом деле переживает. И мне становится стыдно за то, что по моей вине она давно уже не улыбалась. А ведь улыбка у неё — просто чудо.