Александр Лонс - Арт-Кафе

— Врешь, небось.

— Почему обязательно? — картинно удивился я. — Как мне тебя убедить? Может, надо сложить пальцы особым образом и сесть в изысканную позу? Не понимаю, что плохого в том, чтобы искать общения с новыми людьми? Это же свежие впечатления, эмоции, да и много чего другого. Однако твой пример показывает, что сейчас это мало кому нужно. У всех уже устоявшийся круг общения, и свободных мест нет, так сказать. Я очень хочу завести новые контакты. Не вижу в этом ничего криминального. Но опять-таки, ощущение, что людей с подобными мыслями как-то в дефиците.

— Да это — ладно. Я, собственно, вот что хотела узнать… — Слушай… а почему ты подошел ко мне тогда?

— Когда — «тогда»?

— Ты понял, о чем я, не прикидывайся.

— В кафе? Ну, как! Когда-то ведь надо было. А если честно, то ты мне показалась немного ненормальной. Сумасшедшей слегка. Так, самую малость. Кроме того, у меня в тот вечер было очень гадостное настроение, захотелось смены впечатлений, с кем-нибудь поцапаться или устроить маленький конфликт. Ты казалась вполне подходящим и перспективным кандидатом.

— Вот идиот! — сказала она, и больно ткнула меня пальцем в бок, куда-то между ребер.

— Ой! Ну, я бы не стал уж столь резко… Кстати, ты знаешь, что по происхождению слово «идиот» вполне благородно? Греческое «идиотия» означало вовсе не самую глубокую степень умственной неразвитости, а просто «невежество». На сленге византийского христианского духовенства этим термином обозначались миряне, люди не церковного, а государственного подчинения, соответственно — не достигшие «духовного просветления». А так как мирян тогда особо не уважали, то и слово снискало себе негативную окраску.

— Это ты к чему? — удивилась она.

— Так просто, вспомнилось, вечно занудствую не в тему. Надо что-то с собой делать.

— Надо, — кивнула Стелла. — Мужики, в массе своей, все-таки редкостные зануды и сволочи. Особенно один из них, тот самый, что изобрел моду на двухметровых грудастых блондинок. Я не отвечаю этим параметрам, поэтому эмпирически приходим к заключению, что все мужики — козлы. Ты не понял логики моих рассуждений?

— Не вполне, как-то, — буркнул я.

— Тогда это уже твои проблемы. Я, например, не доверяю людям, в которых нет хотя бы небольшой толики хулиганства. Без этого как-то не так. Недостоверно как-то.

— Ага, все по классику: «Если человек не пьет и не курит, то поневоле задумываешься — а не сволочь ли он?»

— Ну, да, да… Антон Палыч — гениален. Хороший человек должен иметь некие слабости. Мы всегда очень желаем порядка и закона, но применительно к кому угодно, только лишь не к нам любимым. Но я, будучи от природы наивной и верящей в лучшее и светлое, что скрывается в человеческой душе, надеюсь, что все к лучшему.

— Если уж ты наивная, то я тогда кто?

— Ты? — хитро переспросила она. — По-моему у тебя много каких-то комплексов, от которых ты почти избавился. Но следы-то остались. Кстати — почему так? Как найдешь внешне приличного мужика, так он оказывается или козлом, или дураком, или сволочью, или пидорасом?

— А кто я по твоей классификации? — почему-то заинтересовался я. Нет бы промолчать в тот раз. Будто за язык кто тянул.

— Ты? Только не обижайся. Что-то среднее между козлом и сволочью. Так почему?

— Вообще-то надо у социального психолога спросить, почему, — сказал я немного обиженным тоном: данная мне характеристика несколько напрягала. — Думаю, все от недоверия. Мы, мужики, часто недоверчивы. Оснований много, но обычно это всевозможные страхи и фобии. Ведь мы еще и жуткие трусы вдобавок, а причины опасений — слабости. У каждого из нас есть уязвимые места, и их немало, этих мест. Мы знаем о них всегда, тщательно скрываем и часто забываем, и нет желания сознаваться даже самим себе. Ведь как нас всегда дрессировали? Нельзя быть слабым, это плохо, это мужчины недостойно. И если женщин слабостям наоборот обучали («Ах, я всего лишь слабая женщина!»), что тоже не лучшая опора для характера человека, то нам с детских лет объясняли, что настоящий мужик свои ощущения выказывать не должен. Никогда. Если его поставили к стенке, то он издевается над расстрельной командой, а если любит, то обязательно страдая, но, не показывая открыто. Настоящий мужик, в народном представлении — мужественно-брутальный субъект с каменной мордой, запахом пота и многочисленными следами увечий на теле и лице. Он с одной и той же рожей грабит банк, занимается экстремальным сексом и рассказывает анекдоты. Все чувства у него где-то глубоко в мозгу, но и там они под замком, дабы, не приведи создатель, не вывалились наружу. Мужчина всегда прячет свои эмоции.

— Да? — она по привычке вскинула брови. — Тоже мне, открыл Америку. Но ты мне казался человеком творческим, что предполагает эмоциональность и самодостаточность. Тут не надо быть философом, чтобы понять столь банальную вещь.

— Как тебе сказать, творческим… — немного замялся я. — Это происходит немного от других корней. Творческий человек должен быть постоянно чем-то неудовлетворен. А счастливые люди, обычно не жаждут ни самовыражения, ни самореализации: для чего им это надо? Зачем? Они и так упакованы по полной программе. Всем довольны, всему рады. Лишь чем-то неудовлетворенная личность может создать нечто конкретное. Творчество — всего лишь вытаскивание из себя тех образов, что давят изнутри и мешают жить, а внешние впечатления — пища для этих образов. Если питаться каким-нибудь бредом, то и на выходе получается бред... Хотя иной раз и не поймешь, где бред, а где объективная реальность со своими образами.

— Ну, по-моему, это величайшее недоразумение всех времен и народов, — ораторствовала Стелла, — смотреть на некую мифическую «связь с реальностью», как на что-то объективное данное нам в ощущении. Никакой такой связи нет, да и не было никогда. Человеческое сознание — и есть та самая реальность, а сама реальность — всего только сознание этого самого человека. Сам человек, и все что он потребляет, видит, слышит и всячески ощущает, пока живет — вот она реальность. Справедливо и противоположное: реальность управляет человеком, если он не в состоянии управлять реальностью сам. А случаев, чтоб нормальный здоровый человек совсем не умел ничего менять и переделывать, еще не было. На то он и человек, кстати. Беда, вернее — вековая привычка — состоит в том, что бытует некий усредненный образ реальности как общепризнанного стандарта. Некая среднестатистическая величина образов мира в сознании многих людей. Но это уже не совсем реальность. Вернее — совсем не реальность. Потому что нету реальности кроме той, в какой обитаешь ты сам. Есть твой мир, каким бы бредом он не казался другим, и это для тебя все. А те личности, которые не могут принять это, всегда будут лишь трехмерными проекциями на четырехмерное пространство чужого мира. Да, я давно уже предпочитаю существовать в мире, сотворенном моим собственным разумом, и не собираюсь обитать в реальности, при создании которой принимала весьма слабое участие.