Владимир Серебряков - Звездный огонь

Я перенес фокус внимания на тактическую диаграмму поверх поля зрения. Колонисты отступали, оставив меня, Новицкого и избитого латиноса на свободном пятачке, но алгоритм не обманывался — так откатывается волна, прежде чем разбиться о скалы.

— До-лой! До-лой! До-лой хорь-ков!

Я покосился на инженера — тот мучительно пошатывался, раздираемый противоречивыми стремлениями. Он не хуже меня понимал, чем закончится для его соотечественников бунт, и все же не мог открыто противопоставить себя воле толпы, страшась ее гнева.

Внезапно сплетение алых линий распуталось, будто узел. Кровавое сияние полыхнуло слева, и страшный удар обрушился на мой череп, мгновенно погрузив в беспамятство.

Первое, что я сделал, придя в себя, — скосил взгляд на мигающее в углу глаза табло часов. Выходило, что я не так долго провалялся без сознания, от силы четверть часа, но поверить в это было трудно.

Улица погрузилась во тьму. Фонари не горели, и даже зарево авроры померкло испуганно. Сквозь ночную мглу с трудом пробивались звезды — не бледная пыль Млечного Пути, а только самые яркие, но в здешнем небе их было на удивление много, они складывались в контуры непривычных созвездий, и без доступа к банку астрономических данных я не мог распознать даже галактических маяков — далеких блистательных светил, не меняюших яркости от сдвига на жалких полсотни светолет. Между звезд проплывала медленно, но вполне заметно для глаза небольшая, будто погрызенная с краев и очень тусклая луна.

Первым моим побуждением было заглянуть в лос, чтобы выяснить масштаб повреждений электросети, но я вовремя сообразил, что раз энергии нет, то и ретранслятор, скорей всего, обесточен. Связь не работала. Издалека доносился неясный шум, но выделить в нем звуки не могла даже программа распознавания, Я пережил миг абсолютного, недоступного воображению одиночества — в незнакомом городе, на чужой планете, под враждебным небом, готовым обрушить дождь ядовито-зеленых отблесков полярного сияния.

Только потом до меня дошло, что пора запускать самодиагностику.

Против всеобщего предрассудка аугмент мозга не придает своему носителю ни сверхъестественных способностей — тому свидетельством здоровенная шишка у меня за ухом, — ни кибернетического бесстрастия, за которое чаще всего принимают естественную отрешенность человека, больше внимания обращающего на данные с интелтронного процессора, нежели на то, что впрямую улавливают органы чувств. Проще говоря, голова после удара болела зверски. Впрочем, аугмент милостиво сообщил, что кость цела, мозг — если поврежден, то несильно (спасибо за оптимизм), а пост-эффекты снимет инъекция нейюрина. Правда, все остальное тело тоже болело — очевидно, меня упавшего толпа не сочла достойным растоптания, но попинала изрядно. Кажется, треснуло ребро; во всяком случае, кто-то невидимый с садистским упорством всаживал мне финку в печень при каждом вдохе. Придется терпеть. Попутно я проверил запасы медикаментов в аптечке: негусто, если придется долго и насильственно выбираться из этой катавасии, а так — сойдет.

Потом я услышал стон.

Тадеушу Новицкому повезло не так сильно. Возможно, бывшего главаря рискуны боялись меньше; или просто решили сорвать злость на прежнем товарище. Но лежать в такой позе невозможно, если не сломано хотя бы три-четыре кости. Наращенное зрение позволяло мне видеть почти в полной темноте, но ценой красок, блекнувших в лазурном мареве. Поэтому я не мог определить, какого цвета лицо инженера, но судя по отечности и сочащимся черной кровью ссадинам — один сплошной синяк.

И тем более я не мог различить лица склонившейся над раненым женской фигуры.

— Не трогайте! — воскликнул я прежде, чем осечься. У меня не было никакой уверенности, что незнакомка собирается помочь упавшему, и тем более — что ее самаритянство распространится на меня.

— Кто здесь? — Девушка обернулась, пытаясь различить что-нибудь в звездном свете.

Пришлось представиться в очередной раз за этот безумный день. Встроенные часы подсказывали, что с момента прибытия не прошло и суток… а как все изменилось!

— А, хорек… — процедила незнакомка с привычной враждебностью.

Я вздохнул.

— Тем не менее — трогать пана Новицкого отсоветую. У него переломаны… м-м… левая ключица, левая голень и, кажется, предплечье.

— Ой! — Девушка — по голосу я дал бы ей лет двадцать — отпрянула. — Так это Тась… Вы можете ему помочь?

— Попробую. — Я пожал плечами, забыв, что ей меня не видно в темноте. — Фонарика у вас, конечно… ну да — откуда?

Девушка покачала головой. Длинные волосы скрывали лицо.

— Ладно, — решился я. — До его дома недалеко. Справимся подручными средствами.

Только теперь до меня дошло, что температура падает. Накопленное за день солнечное тепло стремительно улетучивалось сквозь лишенную парниковых газов атмосферу. Умная ткань куртки пока что грела мне спину, но заряд батарей подходил к концу, а пальцы уже мерзли. Поэтому нащупать шов аптечки повыше левого запястья я сумел лишь с третьей попытки.

Похожая на длинный бледный рубец застежка разошлась, пропотев каплями лимфы, под ней автоматически расщелкнулась продолговатая коробочка, полная меченых цветовыми, сейчас неразборчивыми кодами ампул. Руководствуясь указаниями секретаря, я выдернул один цилиндрик, полный губчатого носителя, и ловко захлопнул аптечку, чтобы внутрь не попала зараженная инопланетной органикой пыль. У меня с детства нашли склонность к аллергическим реакциям, а ничто так не будоражит иммунную систему, как сложные, непривычные для земной биохимии молекулы. Жизнь на Габриэле была основана на белке, но этим ее сходство с терра-стандартной и ограничивалось.

— Ножичка тоже не найдется? — поинтересовался я безнадежно.

— Нет… — испуганно прошептала девушка.

— Обойдемся. Кстати, как вас зовут?

— Линда, — отозвалась она. — Линда Томина.

Это имя мне до сих пор не попадалось, а дотянуться до банка данных колонии я не мог. Хотя первую прикидку можно сделать — русская, из диаспоры, потому что в Империи больше в ходу имена из самых ветхих святцев… хотя стоп, одна база у меня есть. Вызвав из бездонной памяти секретаря список бэйтаунских рискунов, который забыл выгрузить, проверив петицию Новицкого, я убедился, что имя в нем присутствует, и больше того: к нему приложен опознаватель, содержащий в том числе антигенный набор (пока без надобности) и возраст — двадцать восемь лет. Надо же, как я ошибся…

Я пододвинулся поближе и чуть не взвыл от боли. Аптечка сработала оперативно — повис на ресницах огонек символа, и обезболивающее потекло в кровь.

Когда я сорвал застывшую корку с самой обширной ссадины, Новицкий, хотя и был без сознания, застонал едва слышно. Девушка напряглась, не зная, то ли бросаться на меня, то ли прочь, но, чтобы препарат подействовал, его следовало вводить в кровь. Грубый метод, и всегда есть опасность передозировки, но, если мы попытаемся отволочь поляка домой в теперешнем состоянии, бедняга запросто может умереть от болевого шока. Я осторожно сковырнул с рабочего конца ампулы трехслойную мембрану вместе с интелтроном, регулирующим ее проницаемость для каждого в отдельности из хранящихся в ней препаратов, и легонько прижал обнажившуюся губку к ране.