Владимир Серебряков - Звездный огонь

Возможно, Тоомен предполагала, что я ткну в ее сторону пальцем и скажу «паф!». Не знаю. Меня учили, что нет ничего глупее угроз. Оружие берут в руки, только чтобы им воспользоваться.

Пальцы мои сомкнулись на рукояти пистолета с такой силой, что прозрачная варежка лопнула, обрызгав каюту биогелем. Боевые программы выплескивались из твердопамяти огненным потоком, изумрудные росчерки тактических диаграмм застили реальность…

И я с изумлением увидал перед своим носом огромный черный туннель. Только хорошая реакция не позволила мне нажать на курок. Вряд ли у меня хватило бы времени увидеть в глубине дула короткую вспышку, прежде чем пуля вышибет мне мозги.

— Браво, — скучно заметила Тоомен. — Вы повели себя в точности, как я рассчитывала. К вашему сведению — все боевые программы, которыми снабдил своего лучшего агента директор Сайкс, — спасибо на добром слове, сударыня, но на лесть я не покупаюсь, — подверглись легкой модификации. Даже не они, а общий алгоритм целеуказания. Любая атака, направленная на меня, будет перенацелена на вас самого, герр Михайлов.

Наверное, это решение казалось ей изящным. Я попытался представить себе, какие вычислительные мощности нужно задействовать, чтобы вскрыть и перепрограммировать нейраугмент за те (только теперь мне пришло в голову глянуть в хронометр) двадцать минут, что я пробыл без сознания, и пришел к выводу, что моя пленительница склонна глушить рыбу динамитом.

А еще это был не самый логичный вариант. Конечно, без помощи боевых программ я не справлюсь с глубоко наращенным агентом. Но это — в открытом бою. Устроить Ибару несчастный случай с летальным исходом мне никто не помешает. Если только она попутно не поставила мне простенький гипнургический блок на любую агрессию в свой адрес. Нет, обождем с праведной местью…

И все-таки я бы на ее месте сделал из поверженного противника киберзомби. Или банальный труп.

Значит, я нужен ей в сознании. Для чего? Боится лететь к Самаэлю одна? Но у нее есть Лайман Тоу, спец-прекурсолог.

От раздумий меня оторвал неслышный писк биомонитора. Болевая блокада начинала сдавать. Я подбавил в кровь эндорфинов из аптечки — запас анальгетика близился к концу, но удовольствия слушать мои стоны я своей противнице не доставлю, — выпустил из сведенных судорогой пальцев пистолет и зашарил взглядом в поисках чего-нибудь, чем можно перевязать изувеченную руку.

— Придется вам помучиться еще некоторое время, — безучастно заметила Тоомен, отворачиваясь и переходя на связь через интербрейн. — Я бы принесла вам новую порцию биогеля сейчас, но мое внимание будет занято взлетом. При смене привода нарушились балансировка, а этот летающий гроб и без того трудно удержать в равновесии.

Меня передернуло. До сих пор мне не приходилось близко общаться с распараллеленными. Методика, позволяющая обходить аппаратно заданную линейность человеческого мышления, была разработана специально для агентов Службы, требовала, наряду с мощным интербрейном, проведения глубокой репрографии… и была якобы строго засекречена, хотя, как и многие другие разработки, эта очень быстро попала каким-то образом в руки самых неожиданных организаций, и теперь жертв многопоточного мышления можно было встретить и среди аналитиков национальных и корпоративных спецслужб, и среди групарей достаточно крупного калибра — впрочем, среди тех, кто мог позволить себе держать столь дорогостоящие живые игрушки, разница между государственным деятелем и преступником становилась сугубо академической. Методика не была стопроцентно надежной, случались сбои — да и психика распараллеленных не всегда выдерживала нагрузку, но меня пугал сам факт, что Линда Тоомен подверглась малодоступной и дорогостоящей модификации. Это автоматически поднимало в статусе ее нанимателя.

— Так что… — Она неопределенно повела лопатками, и мои искусственные мышцы, повинуясь чужой команде, разом расслабились, оставив тело вялой медузой расплываться по койке. — Полежите спокойно. После выхода на расчетную траекторию я отвечу на некоторые вопросы.

— Слушаюсь, госпожа Тоомен, — криво усмехнулся я, пытаясь пристроить руку так, чтобы ободранные пальцы не касались мучительно шершавой ткани. — Или прикажете называть вас «агент Линда»?

— Мне понравилось условное имя, которое вы мне дали, — заметила она равнодушно. — Ибар. Оно так изящно связано с шаблоном, который Катенька пыталась внедрить — не без моей помощи и с моими… поправками. Хотя мой наниматель пользовался другим именем. Он называл меня… Марго.

Паралич двигательных аугментов высвободил такой объем мощности интербрейна, что секретарь почти сразу выдал список коннотаций: агент, приглядывающий за другим агентом, символ целей, скрытых за целями, скрытыми обманом…

— И как же в таком случае называет себя ваш наниматель? — осведомился я с напускным спокойствием. — Саддам?

— Ну зачем так грубо? — Холодные щупальца протянулись в мой мозг, отсекая ту часть базы данных, что содержала отсылки к шаблону Арракиса. — Лиет .

Это имя значило что-то. И потаенный смысл его был настолько важен, что Тоомен сочла нужным скрыть его от меня. Быть может, содержащийся в нем намек настолько прозрачен, что, осознав его, я пойму, кто затеял это безумие, и сам утонул в нем настолько, чтобы ценой любых жертв отыскивать на Самаэле мифические богмашины Предтеч.

Дверь захлопнулась. И почти сразу же по титановым шпангоутам, пронизывая тело баржи, прошла не то слышимая, не то ощутимая костным мозгом дрожь, не похожая на характерный рокот турбореактивных двигателей или пронзительный пульсирующий стон, с которым выплевывает струю плазмы маршевый стелларатор. Я поспешно зашарил в поисках фиксирующих ремней. Койка — не противоперегрузочное ложе, но если я на старте с неё упаду, последствия могут быть самыми печальными для неупрочнённых костей.

Вестибулярный аппарат человека — на удивление точный прибор. Мельчайшие колебания жидкости в костяных канальцах позволяли моему нейраугменту реконструировать движения баржи: вот легкий толчок — многотонная махина трогается с места, — потом плавный разворот по широкой дуге. Машина описала почти полный круг по равнине, опаляя холодный песок реактивным выхлопом, покуда не замерла на миг перед краем обрыва, нацелившись носом в только что появившийся над высеребренным горизонтом краешек солнечного диска. Потом двигатель взревел, словно демон у врат ада, и баржа прыгнула с обрыва, набирая ускорение.

Перегрузка распластала меня по койке, точно микроба — по предметному стеклу. Прежде мне не приходилось испытывать ничего подобного — даже на Тартаре, где тяготение превосходит земное на треть. Если пилоты орбитальных барж переживают такое каждый рейс, я запоздало снимаю перед ними шляпу. Мы мчались навстречу рассвету, взбираясь все выше и выше, сквозь верхние слои атмосферы круто уходя туда, где сопротивление воздушной оболочки Габриэля уже не будет оказывать влияния на наше движение. Койка медленно складывалась по мере того, как вектор ускорения менял ориентацию, покуда не оказалось, что я лежу на стене, а пол возвышается надо мной. Пистолет сполз следом, тыкаясь мне дулом в бок, словно брошеная зверюшка.