Владимир Серебряков - Звездный огонь

Потом гадание на кофейной гуще мне надоело вконец; я вызвал из памяти секретаря рецепт наркоктейля и, выставив сторожевые настройки на максимум — вывести меня из забытья при малейшем шорохе, — под ненавязчивую музыку погрузился в теплое, уютное облако галлюцинаций.

В чувство я пришел оттого, что кто-то тихонько звал меня по имени. Первым делом посмотрел на часы — всего сорок минут миновало? Если так пойдет дальше, то три дня до прибытия покажутся мне вечностью… Потом сознание связало интонации с именем, и я, несмотря на половинное тяготение, не без труда приподнялся на койке.

— Госпожа Новицкая? — отозвался я тоже вполголоса.

— Так вы здесь? — В голосе империалистки слышалось неподдельное облегчение. — Я пыталась звать Дебору, но та не отзывается. Или ее бросили…

— Вы давно пришли в себя? — Мне было немного стыдно оттого, что я не подумал о своих спутницах раньше. В голову не пришло, что они тоже могли оказаться в плену. Должно быть, мания величия за работой — подсознательно считал себя самой важной птицей из нас троих. Выходит, обманулся.

— Минут пять назад, — созналась Новицкая. — Меня, правда, уложили после вас.

— Я бы заглянул к вам в каюту, — сознался я, — но наша надзирательница приказала мне оставаться на месте, а после того, как она изрядно покопалась у меня в нейраугменте, нарушать ее распоряжения мне что-то боязно. Проверьте, кстати, состояние своего.

— Все перелопачено, — донеслось до меня пару секунд спустя, — словно Мамай прошёл. И я не могу выйти в корабельный лос.

— Я уже могу, — отозвался я, — но это мало помогает. Мы, если заметили, уже летим.

— М-да… — только и ответила Новицкая.

— Будьте любезны, — Линда Тоомен прорисовалась у меня на роговице без приглашения, — беседовать в лосе. Твой доступ, Катя, я открыла. Имейте в виду, что акустика в этом летающем гробу отменная, так что даже ваш театральный шепот слышен от носа до кормы. Вы отвлекаете доктора Тоу.

Вот и всё в пользу конспирации.

Значит, прекурсолог тоже с нами. Теперь я был почти уверен, что и Дебора Фукс лежит в соседней каюте и не откликается только потому, что не пришла покуда в сознание. Или уже его потеряла.

Несколько часов протекли в той же томительной неопределенности. Линда Тоомен проползала через колодец мимо моей распахнутой двери то туда, то сюда, всякий раз сбрасывая мне на аугмент что-нибудь саркастическое. Один раз подсунула к изголовью паек — я готов был поклясться, что один из тех, которые я не так давно упихивал под сиденье коптера, но все равно сожрал; вначале едва дождался, покуда содержимое разогреется, а потом так долго воевал с выпадавшей из криво перевязанных пальцев вилкой, что доедать пришлось холодным. Ну и пусть, зато секретарь перестал подмигивать тревожным индикатором, предупреждая, что гипогликемическая кома не за гори мм.

Беседовать с Катериной Новицкой, зная, что каждое слово беспременно будет записано и проанализировано, мне не хотелось. Никакой полезной информации из лоса почерпнуть не удалось. Даже обширяться не было никакой возможности, потому что всякий раз, как Линда Тоомен проносилась по трубе-коридору, звонко хлопая ладонями по перекладинам, бдительный секретарь перекрывал подачу наркотика в кровь. В конце концов я взялся слушать музыку, благо в твердопамяти аугмента хватило бы файлов на всю дорогу до Самаэля и обратно.

Разумеется, музыка была старинная. Копирайтная революция середины двадцать первого века, закрепившая де-юре уже полвека существовавшее к тому времени право невозбранно переписывать все, что поддаётся копированию — а что оставалось делать, когда системы зашиты файлов показали свою несостоятельностъ? — выбила финансовую почву из-под ног дотоле прибыльной индустрии. Зарабатывать деньги теперь можно было только на «живых» концертах; звуковой или видеофайл не стоил ничего. Как после любой экологической катастрофы, лучше всего пережили вымирание наглые и жизнеспособные ублюдки невыносимого для ушей авангарда — с популярной музыкой случилось то же, что за сто лет до того перенесла, да так и не оправилась от удара, классическая. А появление нейритма, альфа-дэнса, спиналь-акцента и прочих разновидностей игры на нервах окончательно отодвинуло музыку на задворки, в убогое царство любительства и дилетантизма. Чем слушать жалких подражателей мастерам прошлого, я предпочитал наслаждаться оригиналами.

Когда последние аккорды композиции «Есть тут кто живой» затихли в мнимом отдалении, а желудок властно напомнил мне, что одного пайка маловато будет, да и вообще тот давно переварился, Линда Тоомен заглянула ко мне снова — не вживую, а черед лос.

— Поднимайтесь в рубку, — скомандовала она и тут же сгинула.

Подавляя стоны, я кое-как сел, поглядывая то на хлипкие перекладины в колодце, то на собственные руки — одна, точно осьминог в пакетике, бултыхается в прозрачной варежке с биогелем, другая замотана пленкой, из-под которой сочится химически-вонючая слизь. Интересно, если я сорвусь — сломаю себе шею или для этого ускорение недостаточно?

Агент Ибар прорисовалась вновь.

— Скорее, — приказала она, и А-привод, наполнявший баржу приятным мерным гулом, смолк.

Это было так неожиданно, что я промедлил с пару секунд, прежде чем, подавляя тошноту, выплыть из каюты в потерявший ориентацию коридор и, отталкиваясь больше пятками, чем руками, двинуться в сторону носа. На обычном челноке выключить двигатель посреди маневра немыслимо — придется пересчитывать всю траекторию. Но мы, напомнил я себе, на единственном в мире настоящем космическом корабле.

— Интересно, — пробормотал я себе под нос, забыв, что колодец срабатывает не хуже резонатора, — название у этой коробки есть?

— Нет, — откликнулась Линда Тоомен неслышно. — Хотя мне уже приходило в голову, что «челнок» для неё — слишком банальное и недостойное имя. Как насчет «Кометы»?

— Потрясающе, — кисло отозвался я.

Стоило мне переползти порог рубки, как тяготение вернулось вновь. Я пристроился на краю люка, свесив ноги в колодец, и с интересом огляделся.

Интуиция не обманула меня — Дебора Фукс оказалась на борту вместе с нами, и, судя по всему, находилась в состоянии глубочайшей депрессии. По-видимому, известные строки «забудем старую любовь и не взгрустнем о ней» служили агенту Ибар руководством к действию, а вот доктор Фукс никак не могла осознать, что её не просто бросили, а ещё и надули при этом. Она сидела в углу, втиснувшись под шкафчик с аварийными пакетами, и взгляда не поднимала.

Катерина Новицкая расположилась рядом с ней на превратившейся в пол кормовой переборке, поглядывая то на меня, то на хозяйку положения — Тоомен. Куртку она скинула или потеряла, рубашка была порвана на плече, обнажив внушительный синяк в форме пятерни. По-видимому, империалистка решила поспорить со своей противницей, а та по какой-то причине оставила ее в живых. Руки обеих женщин были, как и мои, заключены в полные синеватой слизи варежки. Вместе мы походили на семью беженцев из какой-нибудь карантинной зоны.