Владимир Серебряков - Звездный огонь

Только бы не потерять груз, молился я. Только бы на этой безупречной равнине не нашлось ни одного окаменелого снежка. Столкновение с мельчайшим препятствием может оторвать контейнер… хотя теперь это уже неважно. Раньше надо было тревожиться. Сейчас десять-двадцать-сто километров на север или юг уже не сыграют роли. Хотя полюс — хорошее место. Символическое.

Вот оно.

Команду на сброс контейнера подал тоже джинн. На скорости, вдвое превышающей скорость звука, среагировать вовремя мог бы разве что пилот древних, до-интелтронной эры истребителей. Я только сбавил мощность маршевого двигателя до предельно малой, дальше которой — потеря синхронизации и взрыв.

«Встаем», — напомнила Новицкая.

Легче сказать, чем сделать. Стиснув зубы, я задействовал силовые аугменты. Тело вновь пронизала боль — за минувшие дни надорванные связки только начали заживать, а сейчас на них снова ложилась запредельная нагрузка. Зато стало проще двигаться — моторные программы взяли на себя заботу о равновесии.

Ковер забрызганных кровью шуршащих оберток колыхался под ногами.

Я полностью передал управление «Кометой» автопилоту — ошибки, которые тот успеет наделать, не столь существенны, — сосредоточившись на контроле за собственным телом. Меня швыряло от стены к стене короткого коридора, пытаясь насадить на острые скобы ступенек. С трудом я выволок из каюты вялое тело Деборы Фукс. Жаль, что на борту нет одеял, — хотя зачем они в невесомости? Пришлось взвалить ученую на закорки и, бегло заглянув в ее интербрейн, зафиксировать мышечные тяжи, так что мне не придется ее придерживать. Я вцепился в скобы рядом со шлюзовой камерой и снова подключился к автопилоту.

Баржа вот-вот должна была вывалиться из-за звукового барьера. Чуть приотставшая богмашина колыхалась где-то над полюсом, смутно видимая сквозь поднятую нами бурю. Вот и отлично.

Насосы судорожно выкачивали из баков последние литры воды. Спасибо и на том, что топлива хватило. Больше оно нам не понадобится. Одной командой я отключил ТФ-преобразователь и выстрелил из скрытых между дюзами контейнеров тормозные парашюты. Будем надеяться, что сорок километров — это безопасное расстояние от эпицентра.

Ещё один толчок; после жутких судорог последних минут он уже не воспринимается как убийственный — просто очень сильный, но мокрые от крови и биогеля скобы рвутся из рук. Доза С300 в кровь. Звонкие аккорды в ушах. Я одновременно царапаю снег закрылками, слежу, как стремительно падает скорость, и наблюдаю, как замирает тревожно богмашина, не в силах уразуметь древними, косными алгоритмами поведения, куда же подевалась ведущая ее невидимая звезда, комочек преобразованного пространства, несомненная работа рук хозяев — если у создателей затерявшейся машины были именно руки.

Пора.

Чтобы передать команду на подрыв, мне не требовалось ретранслировать ее через спутник, да она и не прошла бы — полярные области Габриэля плохо просматривались со стационарной орбиты. И все же я пережил несколько весьма неприятных мгновений, покуда сбоящая через такт интелтроника баржи обработала приказ, передала его детонатору сквозь электрический хаос сухоснежной бури…

И в сердце сизой тучи зажглась радужная, рукотворная звезда. На секунду — а потом с медово-золотым шариком Адоная, прокатывающимся вдоль горизонта, заспорил яркостью аннигиляционный взрыв. Свет его пронизал снежные толщи насквозь. На какой-то миг белая равнина обернулась прозрачным стеклом, и я увидал, как в глубине плещутся потревоженные взрывом мертвые воды подледных озер.

Богмашина поколебалась миг — я видел это явственно — и ринулась к поверхности… туда, где ее повелением начал управлять иной алгоритм. Закутанное в огонь стальное семя окунулось в эпицентр взрыва… да и замерло там, расправляя на пробу зеленые крылья.

Получилось.

Теперь осталось нам — выжить.

«Маски», — передал я Новицкой и сам натянул одной рукой стандартный габриэльский намордник. Больше для того, чтобы не сжечь легкие первым же вдохом. За бортом сейчас очень холодно. Никакое наращение не поможет, если водяной пар застывает инеем прямо в бронхах. Ну ничего. Если вторая часть моего плана… или третья?.. пройдет не хуже первых, то нам недолго мерзнуть среди вечных льдов. А если на этом Фортуна решит, что довольно с меня, то тем более — недолго. Пока не отключусь от переохлаждения.

Баржа скользила по снегу все медленней, и след за ней оставался все глубже. В какой-то момент «Комета» клюнула носом — очередная судорога едва не сбила нас с ног — и, вспахивая равнину, закружилась, словно вырезая диковинный кельтский узор.

Последние приготовления перед очередной фазой. Воротник поднят, тепловые нити — проверены диагностикой, батарея — полна. Еще немного, выждать чуть-чуть, прежде чем…

Взрывная волна настигла нас. В дефектном прототипе аннигиляционного двигателя превратилось в энергию массы покоя всего полтора-два десятка граммов вещества, но вспыхнувшая на полюсе звезда оставила по себе кратер в виде идеального параболического зеркала, на дне которого массивная баржа показалась бы невесть как залетевшей внутрь телескопа мошкой. Углекислый снег, даже в конце лета многометровой коркой покрывавший ледяной щит, испарялся, газовым давлением срывая слой за слоем такого же сухого инея, покуда не обнажалась окаменелая вода, тут же превращаясь в пар, и осаждалась стылым дождем, замерзающим на лету. И в этот хаос фазовых состояний ворвалась, сметая противоестественную симметрию грибовидного облака, громовая волна, поднятая баржей при посадке.

Если прежде буря следовала за нами по пятам, подобно злой гончей, то теперь мы очутились в ее губительном чреве. Ударная волна едва не перевернула «Комету»; баржа пошла юзом, все глубже зарываясь крылом в сухой снег, взметнулись в небо вспугнутыми птицами оранжевые парашюты, пытаясь взять орбитальный челнок на буксир. Ветер срывал верхушки сугробов, заглаживал развороченную поверхность, рождая в то же время странные узоры снежных барханов, плывшие по равнине подобно муару. Видимость стремительно ухудшалась, буря несла тонны порошковой стыни; уже невозможно было отличить белое небо от белого ковра под брюхом челнока. Мы двигались всё медленней и медленней по мере того, как «Комета» увязала неподъемной тушей в снегу.

Репрограмма подходила к концу, все сложней становилось удерживать на прочерченной сквозь мозг линии алую точку и одновременно следить за беспорядочным кувырканием баржи, а та все не собиралась успокаиваться. Грохот пробиваемого насквозь воздуха стих, но на смену ему пришли гул, свист, громовой шорох летящего снега и далекие раскаты гонга — это трескалась, расседаясь до самого каменного ложа, ледяная шапка. Проходя через вживленные динамики, звуки приобретали странный, глухо-жестяной оттенок — должно быть, сломанные косточки среднего уха повредили что-то в улитке, но без помощи аугмента я вообще оглох бы. В полутора десятках километров от нас в небо взметнулась стальная игла гейзера, но капли еще не успели долететь до земли, когда с последним, выдирающим скобы из пальцев толчком биржа замерла на миг, уткнув тупой нос в груды рассыпающихся мельчайших кристаллов, больше похожих на песок или соль.