Лорел Гамильтон - Прегрешения богов

— Ты работаешь в «Фаэле»?

— Да.

— И чем ты там занят?

— Охраной.

— Не знал, что «Фаэлю» нужна особая охрана, — сказал Дойл.

— Хозяин ощутил в ней нужду. Другой раз спрашиваю, отвергнешь ли ты наше гостеприимство? И подумай теперь подольше, кузен, потому как для нашего рода старые порядки живы и отойти от них я не могу.

Вопрос был с подвохом. Фар Дарриги частенько являлись к людям в темные холодные ночи и просились погреться у огня. Или наоборот — заплутавший в бурную погоду человек набредал на костер Фар Дарригов. И если люди отказывали гоблину или вели себя непочтительно, Фар Дарриги использовали чары во зло. А если к ним относились по-доброму, они не делали вреда, а порой в благодарность помогали по дому или на время дарили человеку удачу. Но чаще всего столкнувшийся с ними рад бывал, что ушел невредимым.

Но сколько же мне прятаться за широкой спиной Холода? Я начинала глупо себя чувствовать. Репутацию Фар Дарригов я знала, и знала еще, что другие фейри, особенно старые, их недолюбливают. Я слегка толкнула Холода, но он с места не сдвинется, пока ему Дойл не прикажет, или пока я не начну шипеть. Шипеть в присутствии посторонних мне не хотелось. Мне еще предстоит решить вопрос с тем, что мои стражи друг друга слушают больше, чем меня.

— Дойл, он ведет себя с нами очень любезно.

— Мне случалось видеть, что такие, как он, делали со смертными.

— Что хуже того, что делали у меня на глазах друг с другом такие, как мы?

Холод невольно глянул на меня, предчувствуя новую опасность. Даже сквозь очки я видела по его глазам, что я выдаю слишком много информации чужаку не из нашего двора.

— Мы слышали о том, что тебе сделал золотой король, Королева Мередит.

Я задержала вдох. Золотой король — это Таранис, мой дядюшка по матери, или вернее, двоюродный дед. Он король Благого двора, золотого сборища. Он магией лишил меня чувств и изнасиловал — доказательства этого хранились где-то у полицейских криминалистов. Мы хотели добиться его осуждения по людским законам. Репутация Благого двора впервые в истории получала такой удар.

Я попыталась высунуться из-за Холода и посмотреть, с кем говорю, но Дойл тоже оказался на пути, так что говорить пришлось в никуда.

— Я не королева.

— Не королева Неблагого двора, так. Но ты правишь слуа, а если я к какому двору и примыкаю после гибели Летней страны, то это к двору Шолто.

Земля фейри… а может, Богиня, или они обе вместе, короновали меня той ночью дважды. Первую корону я получила вместе с Шолто в глубине его холма. Нас венчали на царство слуа, Темного воинства, ужаса волшебной страны — существ таких жутких, что Неблагие сидке гонят их прочь от своего холма, зато первыми зовут на помощь в битве. Эта корона пропала, когда на мою голову легла вторая — корона Верховной королевы всех Неблагих земель. Вместе со мной на королевство венчался Дойл. Когда-то в Ирландии все короли становились мужьями одной и той же женщины — Богини, хотя бы на одну ночь: мы не всегда играли по человеческим правилам, предписывавшим моногамию.

Шолто — один из отцов моих будущих детей, это нам сообщила Богиня, так что формально я по-прежнему остаюсь его женой и царицей. Шолто вернулся домой и за прошедший месяц не пытался форсировать события — видимо, понимал, как тяжело мне нащупывать новое свое место в теперь уже постоянной ссылке.

Так что вслух я сказала только:

— Не думала, что Фар Дарриги принадлежат к какому-либо двору.

— Некоторые наши в последних войнах дрались на стороне слуа. Так мы могли сеять боль и смерть, а прочий добрый народ, — язвительность этого определения нельзя было не заметить, — не гонялся за нами и не казнил за дела, что предписаны нам природой. Но сидхе обоих дворов не имеют законной власти над Фар Дарригами. Прав я, родич?

— Родства с тобой я не признаю, Фар Дарриг, но Мередит права. Ты вел себя с нами любезно, и я могу отплатить тебе только тем же.

Я отметила, что Дойл не титуловал меня «принцессой», как обычно в разговорах с малыми фейри, хотя и королевой не назвал. Он явно хотел, чтобы Фар Дарриг признавал за мной верховный титул; меня это очень заинтересовало.

— Вот и ладушки, — сказал Фар Дарриг. — Тогда пойдем к Доббину, ах нет, к Роберту, как он себя теперь называет. Какая роскошь — два имени сразу! Просто расточительство, когда другие остаются безымянными.

— Мы выслушаем тебя, Фар Дарриг, но сперва нам нужно поговорить с кем-либо из фей-крошек, кто найдется в «Фаэле», — сказала я.

— Зачем это? — спросил он со слишком явным любопытством. И я припомнила, что временами Фар Дарриги требовали от своих смертных гостей рассказывать сказки и были, и если рассказ оказывался плох, рассказчика мучили и убивали, а за хороший рассказ отпускали с благословением. Почему же многотысячелетнее существо так жадно интересуется случайными байками, и что у него за одержимость именами?

— Это тебя не касается, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Ничего страшного, Дойл. Новости все равно разлетятся быстро.

— Нет, Мередит, не посреди улицы, — сказал он таким тоном, что продолжать я не стала. Но только когда Холод сжал мне руку, заставив повернуться к нему, я сообразила, что убийцей фей-крошек мог быть и Фар Дарриг. Хоть он и говорит о принадлежности к слуа, слишком много принятых у нас правил Фар Дарриги не соблюдают.

А вдруг наш маньяк-убийца стоит в двух шагах от меня? Вот было бы удачно. Я ощутила проблеск надежды, но придушила ее в зародыше. Это у меня не первое расследование убийства — так легко никогда не бывает. Убийцы не попадаются на улице, едва отъедешь от места их преступления. Но смешно будет, если все и правда так просто. И тут я поняла, что Дойл учел такую возможность, едва увидел Фар Даррига — отсюда и его настороженность.

Кажется, я слишком медленно соображаю для моей работы. Вроде бы я здесь детектив, и Люси вызвала именно меня — как эксперта по фейри. Хороший из меня эксперт.

Фар Дарриг оказался ниже меня, но всего на несколько дюймов — чуть-чуть не дорос до пяти футов. Когда-то он был, видимо, среднего человеческого роста. Лицо у него было морщинистое, нос длинный и острый, у щек клубились пышные седые бакенбарды. Раскосые глаза казались слишком большими для его лица. Радужек в них как будто не было — сплошная чернота, пока не разглядишь, что они такие же черные, как зрачки, и потому в идныне сразу — как и у Дойла.

Он пошел впереди нас по тротуару, навстречу влюбленным парочкам и счастливым семействам. Дети на него открыто пялились. Взрослые на него особенно не смотрели, зато таращились на нас. Только тут я вспомнила, что выглядим мы как положено природой. Я даже не подумала придать нам гламором вид обычных людей или хотя бы сделать не такими приметными. Неописуемое легкомыслие.