Лорел Гамильтон - Прегрешения богов

Очередные родители детишек глянули на нас дважды, разулыбались и попытались поймать мой взгляд. Если им удастся, они еще и заговорить попробуют, а мне на самом деле нужно спешить — предупредить фей. Обычно я стараюсь проявлять дружелюбие, но сейчас мне не до того.

Гламор — это способность затуманить разум окружающих, чтобы они видели то, что нужно тебе, а не то, что есть на самом деле. Вплоть до последних нескольких месяцев я почти одним только гламором и владела из всего магического арсенала. Он и сейчас остается самым привычным моим волшебством: стоило подумать, и он легко потек сквозь кожу.

Я тихо сказала Дойлу и Холоду:

— Мы привлекаем взгляды, и это только наша вина, журналистов здесь нет.

— Я могу стать незаметным.

— Не на свету, — напомнила я.

Дойл имел жутковатую способность скрываться от взгляда на манер киношных ниндзя. Мне это казалось понятным — ведь он Мрак, а приближение мрака никогда не успеваешь заметить, но раньше я не осознавала, что это не просто веками отработанная ловкость. Нет, он на самом деле мог сгустить вокруг себя тени и спрятаться в них. Но всех нас он спрятать не мог, и к тому же нуждался в упомянутых тенях — а не в ярком нынешнем солнышке.

Я сделала свои волосы рыжими — просто темно-рыжими, как у обычного человека, а не цвета искрящихся гранатов. Кожа утратила перламутровую белизну и стала обычной светлой кожей, как положено при таких волосах. Я распространила гламор и на Холода; у него цвет кожи такой же, как у меня, так что нас с ним легко было менять одновременно, даже не сбавляя шаг. Волосы его я постепенно делала темней — через пепельные до черных с пепельным оттенком, подходивших к тону кожи — будто Холод решил податься в готы. Хотя одет онбыл не по-готски, почему-то именно в этот цвет мне оказалось удобно его перекрасить. Я бы могла выбрать любой цвет, но на ум ничего не пришло, а мы привлекали внимание. Это было плохо — если нас распознают слишком много людей, гламор может не выдержать их уверенности. Так что все делалось на скорую руку, прямо на ходу, а тем, кто нас узнал, внушалась мысль об ошибке.

Фокус был в том, чтобы перемены были плавными и постепенными, незаметными взгляду, так что на самом деле здесь сочетались два вида гламора. Первый — иллюзия другой внешности, а второй — обман зрения а-ля Оби Ван, когда люди смотрят на одно, а думают, что видят другое.

Менять внешность Дойла мне почему-то всегда было трудней. Не знаю почему, но чтобы окрасить черноту его кожи в темно-коричневый глубокий тон, а непроглядно черным волосам придать каштановый оттенок, требовалось сосредоточиться сильнее. Максимум, что мне удалось в такой спешке — сделать его отдаленно похожим на американского индейца. Изящные изгибы ушей вместе с их сережками я менять не стала. Теперь, с кожей нормального для людей оттенка, заостренные уши придавали ему вид фаната-подражателя фейри… нет, фаната сидхе. Сплошь и рядом все думают, будто у сидхе острые уши, как в книжках, а на самом деле острые уши означают, что у Дойла смешанная кровь, что он потомок малых фейри. Уши он не прячет демонстративно — жест вызова, плевок в глаза двору. Подражатели еще упорно называют нас эльфами — спасибо Толкину.

Теперь мы производили не такое оглушительное впечатление, но все же выделялись из толпы, а мужчины и вовсе выглядели экзотично. Но чтобы изменить их сильней, мне надо было останавливаться и сосредоточиваться. У Фар Даррига тоже хватило бы гламора на маскировку, но ему было плевать — пусть пялятся. Ну да, на него-то не слетались коршунами репортеры, стоило кому-то позвонить по нужному номеру. А с нами такое случалось дважды за этот месяц, и нам приходилось звать на подмогу всех моих стражей, чтобы добраться до машины. Повторения мне не нужно.

Фар Дарриг замедлил шаг и повернулся ко мне.

— Никогда не видел, чтобы сидхе так умело пользовались гламором.

— Лестно слышать это от тебя, — сказала я. — Твой народ славится искусством гламора.

— Малые фейри лучше владеют гламором, чем большой народ.

— Я видела, как сидхе заставил объедки казаться роскошным пиром и скормил их людям, — возразила я.

Дойл добавил:

— Фар Дарригу нужен лист с дерева, чтобы сотворить бумажную купюру, сухая галета — для пирога, обрубок ветки — для кошелька с золотом. Для гламора нужна опора, или он не подействует.

— Да, у меня точно так же. — Подумав, я добавила: — Как и для всех сидхе, чьи способности к гламору я знаю.

— Ох, но в прежние дни сидхе могли соткать замок из воздуха или еду, на которую польстится любой смертный, просто из ничего, — сказал Фар Дарриг.

— Не видела ничего… — Я замолкла на полуслове. Сидхе не любят вслух признавать, что их магия слабеет. Это считается оскорбительным, и если тебя услышит Королева Воздуха и Тьмы, получишь в наказание оплеуху — если тебе повезет, а если нет — то заплатишь кровью за напоминание о том, что ее власть уменьшается.

Фар Дарриг замешкался, и Холоду пришлось шагнуть чуть в сторону от меня, чтобы на него не налететь. Дойл зарычал на Холода густым рокочущим басом, вполне подходящим тому громадному черному псу, в которого он умеет превращаться. Холод шагнул вперед, вынуждая Фар Даррига двигаться, если не хочет попасть под ноги.

— Никогда-то сидхе ни в одной мелочи не уступят, — сказал тот невозмутимо. — Так ты говоришь, моя королева, что никогда не видела сидхе с гламором такой силы. За всю твою жизнь, а?

Мы уже подошли к двери магазина — очень красивой и старинной, из стекла и дерева, словно магазин был построен на полвека раньше, чем на самом деле.

—Мне нужно поговорить с кем-нибудь из фей-крошек, — сказала я.

— Насчет убийств, да?

Мы все трое замерли на полушаге, а в следующий миг я вдруг оказалась за спинами стражей, и видела только фрагменты красной одежды — в просветах между их телами.

— Ой-ой, — прыснул Фар Дарриг. — Вы решили, будто это я. Думаете, я им перерезал глотки?

— Да, теперь думаем, — сказал Дойл.

Фар Дарриг рассмеялся: такой смех услышишь в темноте — испугаешься. Смех удовольствия при виде чужих мучений.

— Расспроси ту фею, что примчалась сюда и чего только не наговорила. Она в истерике билась, несла чушь о трупах, одетых как в детских сказках, да еще и с сорванными цветами в руках. — Он презрительно фыркнул. — Любой фейри знает, что цветочные феи цветов не рвут. Они их пестуют, а не убивают.

Об этом я не подумала, а он был абсолютно прав. Типично людская ошибка, как и та иллюстрация, что послужила образцом. Кое-кто из фей умеет поддерживать жизнь в сорванных цветах, но это редкий талант. А большинство фей-крошек не любят цветочные букеты — они пахнут смертью.

Убийца должен быть человеком. Надо сказать Люси. Но тут мне пришла в голову еще мысль. Я попыталась подвинуть Дойла в сторону, но это все равно что гору пытаться убрать с пути — толкай сколько хочешь, но вряд ли сдвинешь. Пришлось говорить из-за его спины.