Юрий Кемист - Три выбора

Я думаю, что успех приносила Илье именно эта искренняя «детскость» его поведения, когда беда заставляет прижаться к материнской юбке в поисках защиты и участия, но едва «гром отгремит», о проявленной «слабости» для дальнейшего «достойного настоящего мужчины» существования следовало как можно скорее забыть.

И помогали-то ему чаще всего именно женщины (и на работе, и, насколько я могу судить, «в личной жизни») – у них просто срабатывал материнский инстинкт, и они с пониманием детской психологии прощали ему последующую дерзость и грубость.

У нас это относится, прежде всего, к Татьяне Борисовне – «бизнес-вумен» от Бога и «наивной авантюристке» в делах житейских, и Лидии Федотовне, женщине жалостливой и доброй, а в своей работе – маркетинге – совершенно мастерски умевшей «дожать» самую малую зацепку и найти ценный плод на, казалось бы, паханном-перепаханном другими поле. А получалось у нее все просто потому, что кроме умения не упустить удачу, была она неутомимой труженицей и действительно не боялась получить мозоли на пальцах, крутя телефонный диск…

Глава 4

Дверь снова пискнула и впустила в комнату «легкую на помине» Лидию Федотовну – даму внешне солидную и даже респектабельную, но по мелькавшим порой в ее глазах «чертикам» легко было понять, что и она «себе на уме», и не стоит верить ее внешности больше, чем внешности любой опытной женщины, т. е. ровно настолько, чтобы легко поддерживать с ней «светскую болтовню», но ни в коем случае не раскрываться – наивность такого поведения наказывается быстро и болезненно…

Она повесила свое «сильно укороченное» морозом пальто с воротником из хорошей норки (или чернобурки? – совсем я ничего в мехах не понимаю…) на крючок стоящей перед дверью вешалки и направилась к своему рабочему столу.

– Ой, мальчики! Ну, прямо еле дошла! А мой Митюня ещё мне утром и говорит: «Отдохнула бы, мать!»… А ещё поезд в тоннеле остановился и минут десять стоял… И ведь ничего по радио не говорили! Я, конечно, понимаю – у него, у поезда, может, и радио не работает, там уж всё разваливается от старости… Конечно, роздал этот пьяница Кельцин всё «своим да нашим», а теперь – с кого спросишь? С Пушкинова? Раньше хоть пожаловаться можно было в милицию, а теперь кругом одни бандюки и воры!

Я не понял, почему при остановке поезда метро нужно жаловаться в милицию, зачем бандюкам и ворам гнилая проводка вагонной связи, и при чем тут президент Кельцин, но спорить не стал – знаю ведь, что после того, как её Митюня, простой электрик в хозяйственной службе Верховного Совета при Хамбулатове, просидел под обстрелом в подвале Белого Дома почти сутки и выбрался оттуда с не самыми лучшими воспоминаниями о «культуре речи и бытового поведения» омоновцев, «зачищавших» эти подвалы после штурма, Лидия Федотовна решила для себя, что во всем виноват пьяница (но, по недоразумению, и Президент!) Кельцин и команда его «дерьмократов в розовых штанишках». Убеждение это вошло в ее сознание столь прочно, что с годами уже и не менялось…

– Ну, да ладно! Что о них говорить!.. У них – свои розарии на дачах, а у нас – своя картошка в огороде… А, кстати, как тут наши цветочки поживают?

Лидия Федотовна ревниво следила за какими-то цветами, стоявшими на наших подоконниках, и поливала их по утрам перед началом рабочего дня. Она внимательно вгляделась в какую-то почку на толстом стволе, и погладила темно-фиолетовые глянцевые листья фикуса, а потом сказала мечтательно:

– Вот настанет лето!.. У меня на даче и розы, и маргаритки, и цинии…

Её мечты прервал язвительный Илья:

– Как Вы сказали? Циники? Это точно – любят циники срывать цветочки и у Розы, и у Маргариты…

– Да ну вас! – рассердилась Лидия Федотовна. Вечно у вас, Илья Стефанович, одно и то же на уме!.. Не циники я сказала, а цинии! И вообще, хватит прохлаждаться, работать надо – сегодня ведь зарплата…

Лидия Федотовна села за свой стол в углу комнаты, у окна, на кресло, которое было отрегулировано по ее росту еще в момент его доставки, но она каждый раз с утра примеривалась и садилась с опаской – не подменил ли его этот шутник Илья, и не крутил ли он регулировку? Сегодня все было в порядке.

А Илья Стефанович, который вечно искал гармонию дурашливости и глубины и почти никогда не находивший ее, впадая в каждую из крайностей с периодичностью маятника, рассудительно произнес:

– Э, нет, Лидия Федотовна, не скажите! Сегодня у нас с вами на уме одно и тоже – сколько лысорозовых лоллардов будет в конвертике?

– Не в «конвертике», а в «конвертиках», – выпуская коготки, царапнула его Лидия Федотовна. Но, не желая «обострять», она примирительно и смиренно улыбнулась. Однако, всё-таки не удержалась и добавила:

– Разные у нас с вами конвертики, Илья Стефанович, разные… Смотрите, не перепутайте – пожалеете!

– А, кстати, вы знаете, откуда пошло это выражение? – обратился Илья уже ко мне, оставив в покое Лидию Федотовну, поскольку и не ожидал получить от нее ответа на свой вопрос.

Она тоже сочла разговор исчерпанным, достала свою кружку (держала ее в столе отдельно от других) и пошла за водой, даже не проверив, есть ли она в «общественном чайнике». Чайник ее не интересовал «принципиально», потому что «эта грязнуля Елена Петровна там давно лягушек развела».

– Не знаю, Илья Стефанович, – честно признался я.

Довольный тем, что после поражения с Хоружим «уел» меня по «интеллектуальному вопросу», Илья Стефанович рассудительно изложил почерпнутые им откуда-то действительно весьма любопытные сведения.

Оказывается, ещё у какого-то то ли английского, то ли ирландского классика начала XVII века в полузабытом ныне, а тогда, как сказали бы сегодня, «культовом» в Америке романе, была такая малопонятная фраза:

«С задумчивой бороды на язвительный череп переходил его взгляд, дабы напомнить, дабы по-доброму упрекнуть, переместившись затем к тыкве лысорозового лолларда, подозреваемого невинно».

И вот переселенцы, которые, естественно, в культуре были полностью зависимы от метрополии, но всегда хотели как-то выделиться из нее, именно этого «лысорозового» и увидели в своем тогдашнем президенте, поскольку в романе об этом лолларде было сказано: «У него было на добрую деньгу ума».

Так попал на готовившиеся первые банкноты Демократических Штатов Америки «лысорозовый» Президент и непонятный, но звучный «лоллард» украсил вид новой валюты молодой страны.