Марк Ходдер - Таинственная история заводного человека

Потом он ввалился в паб «Руки Каменщика» на Бедфорд-стрит, надеясь растворить своих мучителей в бренди: в больших количествах спиртное помогало всегда — особенно, как он заметил, феи терпеть не могли красного бургундского. Паб был битком набит всевозможным сбродом, но это не имело значения: в последние недели рабочие глядели на «развратников» с большим уважением. А один человек даже сказал ему:

— Вы, напыщенные сволочи, нуждаетесь в чертовом уроке, но ты, парень, — один из этих долбаных «развратников», и я хочу научить тебя только одному: как напиться до чертиков.

Ему покупали стакан за стаканом. Дойл неистово осушал их один за другим, и, когда пришел в себя, оказалось, что он лежит в дверном проеме на какой-то темной, окутанной туманом улице. Сколько времени прошло? Он не знал. Неподалеку раздавались неистовые крики и выстрелы. Он снова провалился — и феи прыгнули в его сны.

— Видишь ты нас, поелику сие в крови твоей, — говорили они ему, — и в крови отца твоего, и сынов твоих.

Он опять проснулся. Вскочил на ноги. Поплелся по улице.

— Господи Иисусе, — заплетающимся языком сказал он, — неужели эта чума обрушится и на моих мальчиков?

Юный Иннес казался вполне уравновешенным: возможно, он сумеет противостоять своим мучителям. Но Артур — маленький дорогой Артур, с таким пылким воображением, — сможет ли он справиться с ними? Вспомнив о детях и жене, он вспомнил и то, что не в состоянии содержать их. На его глазах появились слезы, он разрыдался и уже никак не мог остановиться.

Исковерканное и сумбурное, время летело мимо. Мелькали улица за улицей; дым, пар, сумятица. Дойл обнаружил, что находится в каком-то грязном переулке и в отвратительной таверне. Как и прежде, шумная толпа с радостью платила за его обильную выпивку, но на этот раз феи не отстали и принялись прыгать вокруг его ног: то ли они стали сильнее, то ли он — слабее. Он пил и брел, пил и кричал, пил и проповедовал им, пока внезапно Биг-Бен не прозвонил полночь и он не осознал, где находится.

Трезвый!

Он должен куда-то прийти, должен что-то сделать. И он не имеет права отказаться.

Дойл стоял на краю Стрэнда. Знаменитую улицу блокировал полицейский кордон: ни от Трафальгарской площади с запада, ни от Флит-стрит с востока пробраться туда невозможно было ниоткуда. Он понятия не имел, что́ должен сделать на Стрэнде, но стремление попасть туда было неодолимо. Как и другие прилегающие улицы, идущие с севера и с юга, Кингзуэй и Олдвич тоже были перекрыты. Забыли только про Брайдуэлл-элли — может быть, потому что она была очень узкой и завалена мусором.

Дойл скользнул туда, неверной походкой прошел всю аллею и ввалился на Стрэнд. Еще недавно это было одно из самых чарующих мест в Лондоне, но теперь оно кишело «развратниками» и привидениями; под ногами хрустело битое стекло; многие здания стояли без окон, опустошенные и почерневшие. За последние несколько месяцев Дойл сам частенько появлялся здесь, покидая собственное тело, тем не менее их призрачные тела его нервировали: молочные глаза, голубовато-серая кожа и расхлябанная походка напоминали о могиле. К тому же в воздухе стоял отвратительный запах гниющей плоти.

Опустив глаза, он проталкивался сквозь них, пока не достиг большого старого здания, почему-то не тронутого бунтовщиками. Очень смутно сознавая, что делает, он вошел в богато украшенный особняк, поднялся на пятый этаж и постучал в дверь… Феи метались вокруг его щиколоток… Он сел за стол. Его схватили за руки. Сухой хриплый голос что-то сказал об огромной пользе человечеству.

— Огромную пользу человечеству! Освобождение! Анархия! Бога нет! — машинально пропел он.

«Твои узы несокрушимы, мягкокожий!» — прошептали феи.

— Оставьте меня в покое! — прошипел он, а потом присоединился к хору, уже в полный голос: — Законы должны быть нарушены! Приличия должны быть отвергнуты! Жизнь должна потерять равновесие! Истинная свобода!

«Да ты раб оппозиции! — насмехались феи. — У тебя только два глаза! Почему бы тебе не открыть третий?»

Как и раньше, материализовалась женщина, говорившая с русским акцентом:

— Вперед, апостолы: освободите растоптанных и угнетенных!

Она протянула руку, чтобы коснуться его. Он знал: такое уже бывало часто — и этот раз будет последним. Его эфирное тело слишком часто отделялось от физического. Он был настолько истощен, что понимал: обратно ему уже не вернуться. Он попытался сказать «Нет!», но не сумел. Расплывчатые пальцы погладили лоб. Время исказилось, пространство изогнулось, замыкаясь само в себя. Каким-то образом Дойл оказался сразу в двух местах: один Дойл брел по Стрэнду — тяжелый, промокший, опустошенный, одинокий, безумный и потерянный, другой, в то же самое время, плыл над мостовой, и слова русской, как церковный колокол, били по той малой субстанции, которой он все еще обладал. Феи плыли перед его обоими парами глаз — и физическими, и эфирными.

«Ты должен исполнить начертанное тебе роком! — звенело у него в ушах. — Грядет восстановление, но не выход за пределы!»

— Оставьте меня в покое, чертовы ящерицы! — рявкнул он. И удивился собственным словам. Ящерицы?..

Командор Кришнамурти стоял на том конце Трафальгарской площади, из которого выходит Стрэнд, и сквозь туман смотрел на собравшихся констеблей. После событий в Тичборн-хаусе его лицо было испещрено шрамами и царапинами.

— Ну, ребята, у кого болит голова? — спросил он. Больше половины полицейских подняли руки. — У меня тоже. И знаете что, мне это изрядно надоело. Сегодня ночью мы должны покончить с этой заразой. Но, боюсь, для некоторых из вас боль сначала станет намного сильнее и только потом исчезнет. Мы очень близко к источнику общественных беспорядков, который уже несколько дней разрывает город и одновременно пытается прельстить вас, сделать из вас предателей. Все вы знаете своих товарищей-констеблей, которые ушли без разрешения и присоединились к бунтовщикам…

Все одобрительно забормотали, и один даже проворчал:

— Чертовы дезертиры!

— Нет, — возразил Кришнамурти, — они не виноваты! Их сознаниями манипулируют, и, как я уже говорил, быть может, через несколько часов это случится и с некоторыми из нас.

— Нет, сэр, — запротестовали констебли.

— Мы должны быть готовы ко всему. Мы же не хотим присоединиться к врагу, не так ли? Вот мой приказ, парни, и будем надеяться, я никогда больше не скажу ничего подобного в своей жизни: если кто-то из вас заметит, что его товарищ поддерживает или собирается поддержать противника, немедленно вынимайте дубинку и бейте его по голове!

Ошеломленные констебли переглянулись.