Марк Вернхэм - Мертвые не молчат

Фургон останавливается на светофоре, и Дэвлин барабанит ладонями по рулю. Он оборачивается и улыбается мне.

— Ты просто переработал? Тебе просто был нужен хороший отдых. Так ведь?

Я молча смотрю на него. Слова, которые он произносит, доходят до меня очень медленно. Он поворачивается вперед и, изогнув шею, пытается увидеть, переключился ли светофор.

— Послушай, Мартин, я все понимаю. Правда. Я тоже не против пропустить пару стаканчиков в выходные.

Загорается зеленый, и Дэвлин нажимает на газ.

— Но ты должен держать себя в руках, когда ты на работе, понятно? Ну ладно, ничего страшного не произошло и…

Я бурчу «Гм-м-м», потому что только это и способен из себя выдавить.

Дэвлин замолкает. В машине тихо, слышно только, как работает двигатель и еще как начинает щелкать поворотник всякий раз, когда Дэвлин сворачивает на другую улицу.

Когда он опять начинает говорить, в его голосе появляются новые нотки. Вроде как немного испуганные.

— Послушай, Мартин, серьезно… Я просто делаю программы для телевидения, так? Ты же знаешь, как обстоят дела, так ведь? Я делаю телепрограммы и продаю их кабельной сети. Я получаю деньги. Я даю деньги тебе. Все счастливы.

Он опять замолкает.

— Ты делаешь свое дело отлично. Когда мы вместе снимали наше первое шоу, я смотрел, как ты творишь свои парапсихологические штуки, и думал: «Вот — настоящий шоумен. Он станет звездой». Мне нравилось, как ты вел себя со всеми этими старыми хрычами. Казалось, ты на самом деле связывался с их умершими мамашами или кем там еще… Ты выдавал им ровно столько, чтобы они в тебя верили. И они уходили домой совершенно счастливыми, так? — Дэвлин вдруг замолчат, потому что ему пришлось резко затормозить. Наверное, кто-то его подрезал. — Ты, гребаный ка-аа-зел! — кричит он, а меня кидает вперед, и я ударяюсь о спинку переднего сиденья, когда фургон останавливается, громко визжа тормозами. Люди на улице оглядываются. Один из прохожих замечает меня в окне и в шоке таращит глаза. Думаю, это из-за того, что у меня изо рта течет слюна.

— Дубина! — кричит Дэвлин, и мы объезжаем то, что заставило Дэвлина изо всех сил вдавить педаль тормоза в пол.

— Но я никогда не говорил, что верю в это, — продолжает Дэвлин. Он пожимает плечами и машет левой рукой. — Но я никогда и не говорил, что не верю в это. Зрители верили, и мне этого было достаточно. Ты же знал это, так ведь? Это все шоу-бизнес, так? Но, скажем так, с перчинкой. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — говорю я, потому что не понимаю. Из-за этого мотания и дерганья чувствую я себя еще хуже — голова кружится и меня еще больше тошнит. Мой взгляд устремлен в небо. Я все еще высматриваю Летучего Дженсена, потому что надеюсь, что там наверху кто-то есть, кто присматривает за мной. Но там никого нет. Лишь небо, облака и длинные тонкие белые полосы, выходящие из задниц реактивных самолетов.

— Я хочу сказать… — начинает Дэвлин снова. — Хочу спросить… ну, это все настоящее? Все эти твои парапсихологические штуки? Это по-настоящему? Потому что теперь я не знаю, что и думать. Мне казалось, я понимал, в чем тут дело. Но теперь я не понимаю… Совершенно не понимаю. — Дэвлин снова замолкает, у него явно что-то на уме. Потом он выдает: — Мартин, что же такое там, в студии, произошло? Что это был за крик? Это было совершенно на тебя не похоже… Совершенно не твой голос. Ты же не так всегда делал свои штуки, так ведь? И что же такое я видел вчера в больничной палате? Ты знал, что это, так ведь? Я что-то видел… Кого-то… А ты знал, кто это, да? Ты сказал, как его зовут. Потом он исчез. Он просто исчез, Мартин. Как… как гребаный призрак.

— Дженсен Перехватчик, — говорю я и при этом улыбаюсь, хотя голова у меня кружится, в животе бурчит, а рот забит огромным страшным языком Мартина Мартина.

— Точно! Дженсен Перехватчик! Именно это ты и сказал! — Дэвлин даже кричит от возбуждения. — Так что же, черт возьми, произошло в студии, Мартин? Что такое вообще происходит? Что это ты там орал по поводу войны? И кто такой Дженсен Перехватчик?

Бедняга Дэвлин. Как всегда, паникует. Он думает, что он все контролирует… Но он и понятия не имеет, как он неправ. Никакого понятия. Он думал, ММ — это просто шоу-бизнес, как какой-нибудь фокус-покус, который показывают детишкам.

— Мартин, мне нужно знать, это все правда? Это все по-настоящему? Потому что вокруг меня происходят совершенно странные вещи, и я начинаю нервничать. И мне это не нравится.

— По-настоящему, — говорю я и киваю. А вот Летучего Дженсена в небе по-прежнему нет.

— Докажи, — требует Дэвлин, глядя на меня в свое зеркальце. — Расскажи мне о чем-нибудь, о чем знаю только я.

— Тебе сорок два года, — говорю я.

— Тридцать пять, — поправляет Дэвлин, помахав пальцем, будто делая мне выговор.

— Тебе сорок два, — повторяю я, потому что знаю, что я прав, а Дэвлин Уильямс врет.

Я могу Видеть все, что мне нужно Видеть о Дэвлине Уильямсе. Вот он передо мной: я Вижу его, когда он был симпатичным подростком, мускулистым, в майке в обтяжку. Вижу, как он хочет убить своего отца, потому что его отец — алкаш и, нажравшись, начинает распускать руки и лупит жену и детей. Возвращаясь из кабака, он колотит их, и они пребывают в постоянном страхе. То, как он рычит на них по утрам с похмелья, как он выводит их из себя, делая всякие глупости и гадости, например, когда ест кошачью еду, тыкая в банку вилкой, — все это просто ужасно. Они ненавидят его до дрожи, но ни разу не попытались протестовать. Они даже никогда не говорят об этом. Они слишком напуганы. Будто верят в то, что он наделен какими-то сверхъестественными способностями. Но никаких сверхъестественных способностей у него нет. Он всего лишь толстый пьяный задира.

Бедная мать Дэвлина заболела раком горла. Дэвлина хотел убить своего отца-алкаша, который становился все более мерзким и драчливым по мере того, как его жена болела все сильнее и все больше страдала. Дэвлин думал, что именно его отец должен был заболеть раком, а не его бедная мать. И поэтому однажды, после того, как его мать уже похоронили, Дэвлин Уильямс, испытывая праведный гнев, врезал своему отцу по морде. Один удар. Так просто. Без всякого предупреждения. Он не говорил что-то типа: «Я тебе морду набью, старый козел, за то, что ты сделал с мамой и сестрой». Он просто сидел за столом во время завтрака, весь дрожа от гнева и глядя на еду, к которой так и не притронулся.

Алкаш-папаша, который затосковал после смерти жены, хотя он бил ее и всячески издевался над ней, принял этот удар по лицу, будто уже давно его ждал. Он был тупым ублюдком. Но не таким тупым, чтобы не понимать где-то в глубине своей гребаной проспиртованной башки, что уже почти взрослый сын ненавидит его и что когда-нибудь он получит назад все, что выдавал своей семье все эти годы. Удар в зубы сбил папашу со стула, и он растянулся на полу, прихватив с собой свой завтрак — залив все вокруг молоком с хлопьями.