Сергей Жилин - Иоанниты

- Знаешь, - сказала дочь как-то тоскливо, - мне кажется, он всегда очень стыдился, что ушёл из дома. Поэтому и не хотел здесь жить. Он считал, что подвёл своих родителей, разочаровал их. Думал, что они его возненавидели.

Я не ответил, мне и нечего. Виктория продолжила:

- Здесь бы он с катушек сошёл, спился бы. От этой квартиры он всю жизнь бежал. Представляешь, каково это без семьи.

- Представляю: я потерял родителей годам к восьми.

- В самом деле? Мама мне не рассказывала.

- Да, я не говорил ей об этом, - мрачно проронил я. - Свою маму я никогда не видел. Наверно, умерла при родах или от болезни, когда я был ещё совсем маленьким. Отец не успел мне о ней рассказать: его самого загрызли волки. Он был лесником, мы жили в избе довольно глубоко в лесу. Как-то ночью вокруг избы начала шастать стая, вой стоял дикий. Отец вышел отогнать их, я помню три выстрела... назад он не вернулся.

- Ужас, - с неким шипением произнесла Виктория. - А что с тобой было дальше?

- У нас были друзья в ближайшей деревне, через три дня они зашли в гости. Все эти дни я просто сидел и плакал. Они забрали меня к себе, но долго я у них не прожил: меня через год взяли к себе иоанниты. Они уговорили моих опекунов, что в Ордене меня ждёт лучшее будущее... не знаю, может меня и купили.

Виктория мотнула головой, услышав такие неприятные слова.

- Иоанниты покупают детей?

- Редко. В основном принимают уже повзрослевших, когда они сами могут сделать выбор. Но, порой, появляется желание поскорее обратить совсем ещё ребёнка, если в нём чувствуется большой потенциал. Иногда удаётся уговорить родителей отдать ребёнка (всё же, будущее в Ордене - это почётно и значимо), но чаще малышей попросту продают.

- А ты не уточнял, как ты попал в Орден? - приложила Виктория максимум усилий, чтобы вопрос прозвучал деликатно.

- Нет, боялся, что меня всё-таки продали. Хотя было очень интересно. Как тут у вас говорят: и хочется и колется[34]?

Вот так спросишь Франца, а он тебе и ответит, что ты в Ордене, как породистая собачка, куплен у фламандийских заводчиков. А ведь как спросишь, ответ достанется не только мне - все в Ордене узнают, по закону всемирного свинства так и получится. Не уверен, что к этому отнесутся с пониманием, особенно такие отморозки, как, например, Картер.

Я точно знаю, что Вирюсвач был куплен. Он сказал мне сам, но я тогда даже не упомянул о своих подозрениях.

- А здесь урны, - ища, как уйти от того разговора, повела меня к камину Виктория.

На каминной полке, облепленные слоями пыли, стоят аккуратно расставленные урны с прахом нескольких поколений Мирабо. Сосуды абсолютно одинаковые, причём простые до зевоты. Выполненные из мрамора, они походят на первые работы ученика скульптора, по линейке, гладкие, с минимумом деталей.

Не удивительно, что Дюкард не в курсе, где чей прах - ни одна урна не подписана. Надо полагать, это такая традиция, основанная на уважении и дисциплине: надо помнить порядок и ни в коем случае его не нарушать.

Родители бандита должны быть здесь же.

- Двадцать две урны, правильно я посчитала?

- Одну минуту, - мне и в голову не пришло уточнить количество мраморных сосудов. - Да, двадцать две.

- Это же... не знаю, поколений около шести-семи. Получается, где-то двести лет назад начали эту традицию кремировать. Господи, как давно. Сейчас даже не представлю, чтобы мои традиции через двести лет соблюдали потомки. Какое ж воспитание.

- Не говори, впечатляет.

Вспомнился Орден. Учитывая продолжительность жизни иоаннитов, он увидел поколений десять, ну, может быть, дюжину. За это время он успел побывать на вершине мира и стремительно броситься в пропасть. Традиции у нас всегда были уважаемы, но никогда не получалось соблюдать их и беречь - постепенно всё разваливалось.

Даже Кодекс многие видят не как воплощение гордости, силы воли и стимулов, а как препятствие. Орден был велик, был могуч, но... чего-то ему всегда не хватало, а в его сердце сидела крошечная червоточина.

- Что ж, пойдём уже отсюда, - нахлынуло на меня сильное желание отдалиться от этого места, словно я стал Дюкардом.

- Да, а то мы подзадержались.

Звуки выстрелов застали нас за квартал до гостиницы. Грохот смерти раздаётся точно там, где нас должны ждать. Он погнал нас вперёд, как ополоумевших от страха зайцев, я позабыл про хромоту.

Твою ж мать! Только бы успеть!

Виктория, разумеется, первой оказалась на месте. Ещё издалека я увидел три экипажа перед гостиницей. Знакомые тёмные детали, спутать их невозможно.

- Люди Монарха, - бросила Виктория, следящая за незваными гостями из-за фонарного столба. - Как он узнал, что мы здесь?

- Меня это мало волнует, - тяжело дыша, ответил я. - Пойдём.

- Куда? Постой.

- Там наши, надо их выручать.

И в этот момент грохот стволов возобновился. Чёртов десяток дул слитно загремел на верхних этажах гостиницы, словно лай своры гончих. По крайней мере, пока что идёт борьба.

Таиться и заботиться о себе нет времени - я выхватил револьвер и заковылял через дорогу ко входу. Его караулят двое, они стоят спиной ко мне. Не задумываясь о чести, я стреляю первому в спину - пуля пробивает правую лопатку, второму намереваюсь разнести голову, но подскочивший с испугу гад получает пулю в плечо.

Он роняет пистолет и изгибается в виде знака вопроса, извергая из себя крик боли. На сей раз я меток: свинец входит в висок, кровь густыми брызгами летит на двери. Я двигаюсь вперёд.

Внезапно наверху на секунду стихают выстрелы, а им на смену приходит мясистый хруст. Мерзкий звук не успевает утихнуть, как его заглушает грохот разбитого стекла! С четвёртого этажа, разнеся окно, вылетает что-то крупное и тяжёлое. Брызгая кровью, чуть ли не на противоположную сторону улицы приземляется изуродованное тело одного из людей Монарха. Мертвецу словно молотобойцы грудную клетку обрабатывали, тело чудовищно переломано.

С моих губ срывается грязное ругательство, очень грязное - только таким можно описать ситуацию. Подскакивает Виктория, касаясь плеча, выводит меня из ступора. Теперь уже её очередь гнать меня в гущу сражения. Перед дверью я останавливаюсь и отбираю у одного из трупов шпагу.

То умолкая, то вновь распаляясь, наверху стрекочут револьверы, подсказывая нам, что нужно торопиться. Мы забегаем в фойе, где по полу стелятся портье, носильщики и посетители. Они в ужасе поднимают на нас взгляд, многие пускают сопли и слёзы. Никто не держит их на прицеле, однако никто и не думает бежать.

Оставив горемык, мы ринулись по лестнице. Впервые ступени не кажутся мне непреодолимыми - скачу по ним, забыв о протезе. Второй этаж, третий... нас на секунду останавливает адский треск, заставляющий стволы умолкнуть. Раздаётся переполненный матом приказ и огонь возобновляется.