Всеволод Глуховцев - Пурпурный занавес

Разоблачившись, литератор довольно неожиданно остался в широченных семейных трусах – неожиданно для Николая, почему-то он никак не думал увидеть инженера человеческих душ в таком кондовом одеянии. Но уж что есть, то есть.

– На спину, – скомандовал Глухаревский.

И женщина беспрекословно перевернулась на спину.

– Ноги, – в ту же секунду добавил он.

Эту команду лежащая, видимо, не поняла, потому что Глухаревский рявкнул со злобой:

– Ноги раздвинь, говорю!

Николай слегка приподнял бровь: удивил джентльмен, ничего не скажешь.

Женщина заерзала на спине, ноги ее раздвинулись, и Глухаревский оказался между ними, как гинеколог.

Гордееву не очень было видно, что там экзекутор делает, но догадаться было не трудно.

Палач коснулся рукой женской промежности, рот его плотно сжался. Руки задвигались быстрее и жестче, затем в пальцах правой вдруг очутилась обнаженная игла.

У Николая все так и затомилось внутри от предчувствия: вот, сейчас игла вонзится в самую нежную плоть… Но Глухаревский отчего-то передумал.

– Нет, – заявил он. – Ладно, не будем…

Отложил иголку и в один миг скинул трусы. В глаза бросилась сильнейшая эрекция, что Николай воспринял как должное, даже кивнул подтверждающее, сам того не заметив… Писатель же тем временем проворно оседлал свою жертву.

– Руки за голову, – холодно распорядился он и сам взял руки партнерши, подтянул их вверх. Полюбовался, удовлетворение выразилось на лице.

Теперь женщина лежала под ним совершенно беззащитная. Груди ее приподнялись, темные кружочки сосков резко выделялись на них.

Глухаревский хмыкнул. Видно, это была та картина, коей он и добивался. Он обеими руками ухватил грудь дамочки, принялся грубовато ласкать, сжимая, разминая, сдавливая… Потом крепко взялся пальцами за соски, стал их тянуть и выкручивать. Это было, наверно, больно, женщина сдержанно постанывала, тело ее вздрагивало, как от судорог.

Но настоящая пытка ждала впереди.

Истязатель выпрямился. В руке снова блеснула игла.

Гордеев понял, что сейчас будет. Он сам чуть не застонал от похоти.

Глухаревский левой рукой стиснул левую же грудь пленницы, а правой – резко вогнал иглу в сосок.

Крик несчастной потряс пространство – Николаю показалось, что субмарину качнуло на воде.

– Тихо, тихо… Все хорошо…

Бормотание Глухаревского было почти невнятным, захлебывающимся. Губы подергивались. Но руки все те же, цепкие, хваткие. Они уверенно взялись за вторую грудь и…

Еще один вопль! Женщина извернулась под своим мучителем, тот чуть не слетел с кровати. Николаю аж стало жалко эту несчастную бабу, которую так истязают – но это ничуть не сбило его возбуждения, он почти дрожал, и сильно тянуло снизу – вот-вот, и кончишь прямо в штаны.

Писатель как будто чувствовал то же самое. Он неистово спешил. Николай и моргнуть не успел, как тот уже вошёл в партнершу и заработал вовсю, так что кровать под ними заходила ходуном.

Бицепсы и дельты Глухаревского вздулись, натянули кожу. Женщина под ним застонала протяжным, плачущим стоном. Фантаст задвигал тазом резче, быстрее, стоны перешли во вскрикивания…

И вот тогда Глухаревский сильным и внезапным движением обхватил партнершу и прижал ее к себе.

…Николай не помнил, как выбрался из этой камеры пыток. Весь мокрый от пота, грудь вздымается, словно пробежал марафон. Потрясение оказалось чересчур сильным. Он словно был поочередно на месте обоих участников садомазохистского действа. Нет, такие игры не для него!

И все же, не зря он почувствовал ажитацию от вида сексуальных пыток. Есть, присутствует и в нем нечто темное, низменное, первобытное… То, что не изжито веками цивилизованного существования человека. Вот это-то и пугало больше всего.

Прыгнул в лодку и изо всех сил погреб к берегу.

Достигнув пляжа с белым песком, принялся метаться по побережью. Ну где, где же этот чертов дирижабль?! Домой, в свой мир, хочу поскорее вернуться!..

– Н-ну, относительно Леонтьева трудно сказать что-либо определенное… – признался Пинский, – он – единственный из их группы, кто не обращался ко мне по поводу каких-то проблем. Конечно, это не значит, что их у него нет. За свою практику я убедился: то, что мы называем психическими отклонениями и расстройствами – слабыми или серьезными – присуще едва не каждому второму, а возможно и всем. Ибо что такое норма? Понятие это расплывчатое, а ныне и вовсе пересматривается. И я, как психолог, с этим согласен.

– Есть мнение, я вычитал в одной из ваших книг, – поддержал Николай, – что, возможно, нормальны как раз таки те, кого общество относит к числу душевнобольных. А у большинства «нормальных» восприятие мира искажено в силу разных там стереотипов.

– Совершенно верно! Современный человек уже давно забыл свою подлинную сущность, весь покрылся психологическим панцирем, и старается ни при каких условиях не снимать свои социальные маски. Ты – это не ты, а твоя личина… Есть Я, а есть Персона.

– У наших писателей множество Персон, – заметил Николай.

– Правильно! На то они и писатели. Ведь им приходится создавать миры и населять их персонажами. Какую-то часть своей души они вкладывают в описание героев и сюжетных линий, наделяют их своими чертами и сами перенимают их свойства… Вживаются во множество ролей, образов – чтобы лучше, правдоподобнее описать это в своих произведениях. По сути, они все одержимы бесами собственного воображения.

Гордеев хмыкнул:

– Тогда, получается, актёры должны быть в ещё большей степени психи.

– Невротики или психопаты – да, вполне, – согласился врач. – Собственно, вообще любая творческая личность…

– А из наших фигурантов кто более всего ушёл от нормы? Ягодкин?..

Аналитик сделал неопределённое лицо.

– Пожалуй, да, но это вовсе не значит, что он маньяк. Перверсии есть у них у всех, и какая именно может довести человека до цугундера… Леонтьеву, кстати, свойственна подсознательная эфебофилия, – неожиданно добавил он.

– Гомосексуальное влечение к юношам и подросткам, – тут же процитировал на память Гордеев, – в подсознании он совершал акт педикации – полового сношения через задний проход. Но ведь это не говорит о том, что и в жизни он – педик, верно?

– Абсолютно верно, – согласился Пинский, – как и в случае с Глухаревским. Тот вовсе не является садомазохистом въяве, скорее – скрытый последователь маркиза де Сада. К слову сказать, если Леонтьев выглядит самым образцовым – прекрасный семьянин, без вредных привычек, спокоен, рассудителен, то Глухаревский немного странная личность. Несколько раз был женат, но, не прожив и пару лет в браке, разводился. Живет с пожилой матерью, хотя, насколько мне известно, у него имеется еще одна квартира. Холодный, замкнутый товарищ. Со всеми приветлив, но не более того. Вот уж у кого постоянная и непробиваемая маска!