Анатолий Ромов - Искатель. 1990. Выпуск №3

Несмотря на то, что ежегодно продавалось два миллиона репродукций «Распятия», не считая бесчисленных подражаний и копий, тема картины все еще сохраняла свое величие. Написанное два года спустя после «Богоматери со Святой Анной», это полотно одно из немногих у Леонардо, избежавшее прикосновений тысяч жадных рук художников-копиистов в течение четырех столетий. Оно осталось единственной картиной художника, не считая выгоревшей и едва различимой «Тайной вечери».

Последнее, возможно, объясняло, почему картина производила столь необыкновенное впечатление. Загадочное, отрешенное лицо страдающего Христа, прикрытые капюшоном таинственные глаза Мадонны и Магдалины на фоне множества расположенных по спирали фигур, которые, казалось, мчались в круговом движении по небу, преображая всю картину казни на кресте в апокалипсическое видение воскресения и Страшного суда. Именно от этого холста ведут свое происхождение великие фрески Микеланджело и Рафаэля в Сикстинской капелле и всей школы Тинторетто и Веронезе. Дерзкое похищение «Распятия» было демонстрацией неуважения человечества к величайшим его творениям.

И все же, когда мы приехали в Галери Норманд на бульваре Мадлен, я начал сомневаться в том, что картина была на самом деле украдена.

Ее размер — 15 футов на 16 — и вес (она была перенесена с первоначального холста на дубовую панель) исключали возможность действий фанатика-одиночки или психопата, и ни один профессиональный похититель произведений искусства не позарился бы на картину, которую не так-то легко продать. Возможно, французское правительство надеялось отвлечь внимание от какого-либо события, хотя только восстановление монархии или коронация претендента на престол Бурбонов в соборе Парижской богоматери потребовали бы такой дымовой завесы.

При первой же возможности я высказал свои сомнения Жоржу де Стаэлю, директору Галери Норманд, у которого остановился в Париже. Я прибыл якобы для участия в конференции антикваров и директоров художественных музеев, которые также страдали от похищения лучших произведений искусства. Наверняка похищение картины Леонардо обернется против многих взломщиков. Вся темная рыбешка кинется вглубь, в укрытия, и это принесет облегчение старым музейным хранителям и директорам.

Мысли о мести, очевидно, воодушевляли Жоржа.

— Дорогой Чарли, — начал он, выйдя из-за стола и лукаво улыбаясь, — уверяю вас, картина действительно пропала. — Жорж щелкнул пальцами. — На этот раз все говорят правду. Но еще удивительнее то, что картина была подлинником.

— Не знаю, приятно ли мне это слышать или нет, — возразил я, — но о некоторых картинах Лувра и Национальной галереи этого не скажешь.

— Согласен. — Жорж сел. — Я надеялся, что эта пропажа заставит начальство приглядеться к некоторым из так называемых шедевров.

Мы сошлись на том, что это событие скажется на мировой торговле антиквариатом — произведения искусства Ренессанса станут еще популярнее, и цены подскочат на все, что хоть немного похоже на подлинники.

— Скажите, пожалуйста, Жорж, кто украл картину? — Я был уверен, что ему это известно.

Впервые за многие годы Жорж затруднялся ответить на мой вопрос. Он беспомощно пожал плечами.

— Дорогой Чарли, как раз это мне и неизвестно.

— Похоже на то, что это дело рук кого-то из своих.

— Вовсе нет, персонал Лувра вне всяких подозрений, — он кивнул на телефон. — Сегодня утром я разговаривал с некоторыми из подозрительных агентов — Антвейлером в Мессине и Каленския в Бейруте. По их мнению, либо к похищению причастно нынешнее правительство, либо в нем замешан Кремль!

— Кремль? — недоверчиво отозвался я. Следующие полчаса мы разговаривали шепотом.

Конференция, состоявшаяся в тот же день во дворце Шайо, не вынесла новых решений. Главный инспектор сыскной полиции, Карно, хмурый человек в темно-синем костюме, и агенты сыскного бюро заняли свои места. На их лицах были написаны усталость и досада. Они чувствовали себя не слишком уютно под градом вопросов. Позади них подобно солидному жюри сидели сыщики от лондонского «Ллойда» и «Морган гаранти треста» из Нью-Йорка. В отличие от них две сотни дельцов и агентов в зале вели себя весьма оживленно, строя самые невероятные догадки.

После краткого резюме, сделанного без особого энтузиазма, инспектор Карно представил собравшимся дородного голландца, суперинтенданта Юргенса из отделения Интерпола в Гааге, а затем передал микрофон Огюсту Пекару, помощнику директора Лувра. Тот стал уверять, что служба охраны в музее поставлена настолько образцово, что украсть картину абсолютно невозможно. Мне казалось, Пекар все еще сомневался, что ее украли.

«...Планки с боков картины, прикрепленные к полу, не повреждены; целы и два инфракрасных устройства на лицевой стороне полотна. Картину невозможно снять, не освободив от бронзовой рамы, — рама весит восемьсот фунтов и привинчена к стене наглухо. Электрическая сигнализация не затронута...»

Я смотрел на две фотографии в натуральную величину картины — лицевой и оборотной ее сторон — на щитах, установленных на возвышении. На них была видна задняя сторона дубового подрамника, шесть алюминиевых ребер, контакты контрольной сигнализации и множество выведенных мелом надписей работников лаборатории музея за многие годы. Вскоре выяснилось, что снимки сделаны за два дня до похищения, перед тем, как картина должна была пойти на реставрацию.

После этой новости атмосфера конференции изменилась. Разговоры сразу же стихли.

— Вот вам и объяснение, — сказал я Жоржу де Стаэлю. — Очевидно, «Распятие» было похищено из лаборатории, где охрана организована из рук вон плохо. Значит, картина украдена не из галереи.

Шум вокруг нас возобновился. Двести носов почуяли запах жареного. Итак, картина все-таки была украдена и вывезена из Парижа.

На обратном пути Жорж мрачно смотрел в окно такси.

— И все-таки картина была украдена из галереи! — сказал он задумчиво. — Я сам видел ее за двенадцать часов до исчезновения. — Он крепко сжал мою руку. — Мы найдем «Распятие», Чарли, ради славы Норсби и Галери Норманд. Но, клянусь богом, человек, который украл ее, был каким-то особенным вором.

Так начались поиски пропавшего Леонардо. На следующее утро я вернулся в Лондон — с Жоржем поддерживал связь по телефону. Вначале, как и все другие заинтересованные лица, мы только прислушивались и приглядывались к развитию событий. В переполненных залах галерей и на аукционах ловили каждое неосторожное слово, любую случайную оговорку. Торговля антиквариатом, конечно, оживилась: акции музеев и владельцев третьестепенных холстов Рубенса или Рафаэля поползли вверх. Мы надеялись, что возросшая деловая активность выведет нас на какого-нибудь сообщника вора или похититель попытается выдать подражание Моне Лизе одним из учеников Верроккьо за картину Леонардо и она попадет на один из подозрительных рынков.