Дарья Зарубина - Носферату

— Договорились, ждем. — Я не успел закончить фразы, в трубке раздались мерные гудки.

Мама и Хлоя напряженно вслушивались в разговор, и в зеркале заднего обзора я видел их бледные серьезные лица.

Шофер за всю дорогу не проронил ни слова. Таксисты вообще народ понятливый. Наш водила быстро смекнул, что дело серьезное, а я не на шутку грозен, и молчал, остекленело пялясь на дорогу.

У третьего терминала прохаживались человек семь охраны. Обычно, когда я заходил навестить Миху, здесь было не так людно. Видимо, с Большой Нереиды прилетело что-то действительно ценное. В просветы между боксами можно было понаблюдать, как разгружают «Элен». На двух погрузчиках подвезли контейнер и сыпали туда содержимое большого грузового отсека — полезные Земле нереитские ископаемые. В воздух поднялось облако сиреневой пыли. И словно Мерлин, суровый и неторопливый, откуда-то из облака появился Евстафьев. Его светлые волосы покрывал слой фиолетовой трухи, лицо выглядело гипсовой маской. За ним на иссиня-черном жаростойком асфальте оставались пыльные розоватые следы.

— Я же говорил, не разгружать пока большой отсек. У нас ископаемые еще с «Ампера» не сняты. Так нет… Привет. — Евстафьев протянул мне пыльную руку. — Чертова работа.

Миха заметил маму и Хлою, мгновенно изменился в лице и принял классическую донжуанскую стойку.

— Дамы, — промурлыкал он мягким баритоном. — Саломея Ясоновна! — Миха подошел к маме и жадно поцеловал благосклонно протянутую руку.

Мы с Евстафьевым вместе играли во дворе, когда ему было шесть, а мне едва четыре, поэтому мою маман Миха почитает своей второй матерью и при каждой встрече принимается лобзать.

— Хлоя, — со смехом сказала мама и стрельнула глазами в сторону медленно краснеющей грианки. Хлоя стыдливо опустила ресницы, а Евстафьев принялся покрывать поцелуями и ее конечности, мурлыча по-французски о том, как он аншантэ, то бишь очарован, и как рад состоявшемуся знакомству.

Обожаю за это Миху. Я часами могу смотреть на то, как он обрабатывает женщин, причем без всякого намека на интим. Просто обвораживает.

Вот и сейчас. У него физиономия в фиолетовой пыли, он на смене уже двадцать восемь часов. Двадцать секунд знаком с женщиной, которая приехала спасать собственного мужа, а она уже готова пойти с ним поужинать. Мама еще больше меня при каждом удобном случае наслаждается Михиным мастерством, поэтому брать быка за рога пришлось мне.

— Евстафьев, сворачивай казановью лавочку. Веди нас, Вергилий, показывай груз с Саломары.

Хлоя грозно глянула на меня, выдернула у Михи руку и зашагала вдоль бокса.

— Грианка, — сказал я Мишке сочувственно, но так громко, чтобы слышала Хлоя, — к тому же замужем.

— Идиот, к тому же не лечишься, — не оборачиваясь, отозвалась она.

Миха обогнал ее и махнул рукой в сторону уезжающих погрузчиков.

— Подходите к тому боксу. Восемнадцатому. Я пока с поста вам большую дверь подниму.

Миха оставил нас в боксе среди тонны ящиков и коробок. И мы в шесть рук и шесть глаз бодро перелопатили все, куда мог уместиться Юлий, даже если предположить, что обратно с Саломары он полетел в разобранном виде. Но с Саломары не прибыло ничего, что хоть отдаленно напоминало бы Юла.

Миха вернулся через час, умытый и бодрый, с красными, лихорадочно блестящими от усталости глазами. Мы втроем сидели спина к спине на коробке из-под аммерской керамики и обреченно курили.

Евстафьев покорно примостился рядом со мной, зажав сложенные ладони между коленей, и, сочувственно заглянув мне в лицо, украдкой покосился на Хлою.

Силы меня оставили абсолютно. По сравнению со мной выжатый лимон был сочным арбузом. За отсутствием сил я собрал в кулак оставшуюся волю и заговорил:

— Мих, давай по порядку. Как ты его вчера отправлял, в какой таре, каким транспортом, в каком отсеке?

Мишка потер переносицу и задумался, припоминая:

— Я отправил его «Ампером», в коробке из плотного картона, кажется, белой с синим, для удобства — большим грузовым отсеком, чтобы другим грузом не придавило…

— А что, — уже не на шутку встревоженный, спросил я, — большой до Саломары порожняком идет?

— Ну да, — закивал Евстафьев. Мама и Хлоя подняли головы и с ужасом смотрели на него. — Его только на Саломаре сырьем загружают.

— А вы занесли в программу автопилота информацию, что погрузили в большой человека?

— В программу не занес, конечно. Рейсы на Саломару в основном на операторах висят. Там гиперпространственный канал плывет. Автопилот с таким количеством нештатки не справляется, компьютеры на матюках и ломе летать не умеют. — Евстафьев попытался усмехнуться, но только устало поморщился. — Так что автопилоту эта информация была без надобности, все равно сажать и разгружать оператору. Он участвовал в погрузке, да и на Саломаре должен же был его выпустить… — неуверенно пробормотал Миха.

— Юл мог сам покинуть транспортник на Саломаре, а потом вернуться в него, не будучи замеченным?

— Вполне, — Евстафьев потер указательным пальцем переносицу. — Там есть внутренняя лестница и дверь в малый грузовой отсек, а оттуда ваш человек мог свободно выйти наружу…

— Он в грузовом, — выдохнула Хлоя, выбежала из бокса и заметалась в дверях.

— «Ампер» еще не разгружали! — крикнул ей вслед Миха.

— Разгрузим, — отважно заявила мама, бросая тоскливый взгляд на маникюр.

Мишка не присоединился к нам. И я не вправе был на него обижаться. Человек смертельно хотел спать, и я постыдился просить его разгружать камень за камнем пять тонн какого-то очень засекреченного саломарского топлива, даже название которого простым смертным не разрешается знать.

Евстафьев предлагал сперва подразгрести маленьким вокзальным экскаватором, но мы решили, что опасность повредить ковшом то, что еще сохранилось от Юлия, слишком велика.

Картина, которую мы собой представляли, была непостижима для человеческого разума. Камни, теплые и жирные на ощупь, оставляли на пальцах толстый слой вещества, по цвету и консистенции похожего на мазут, а по запаху на смесь солидола с ревеневым вареньем. Хлоя все время плакала и вытирала лицо руками, поэтому была самой черной. На мамином лице одиноко красовалась черная жирная полоса, оставленная большим пальцем правой руки, которой она откинула со лба выбившуюся прядь волос. Вся одежда была перепачкана. Мы скрюченными пальцами выковыривали камни из груды и, не глядя, бросали в подогнанный специально для нас контейнер. Солнце за день накалило асфальт, и теперь, вечером, он щедро отдавал накопленное тепло. Воздух шевелился от жара. Голова кружилась, отчаянно не хватало кислорода. Чтобы не потерять сознание, я прибег к моему излюбленному методу достижения личной нирваны — постоянно курил и, думая о себе в третьем лице, сочинял статью обо всем происходящем, мысленно подбирая ракурсы для фотографии на первую полосу. Надо сказать, статейка получалась презабавная. Я уже достраивал в мозгу последний абзац, когда почувствовал под рукой не очередной камень, а край металлического ящика.