Дарья Зарубина - Носферату

— Надеюсь, — выдохнула Анна, — что этот гад не уничтожил работы. Думаешь, это он — маньяк?

— Вряд ли. — Как ни жаль разочаровывать ее, но истина была в данный момент дороже счастья моей возлюбленной. — Скорее всего, Насяев просто воспользовался легендой о том, что гобелены невозможно подделать, и тем, что риммианские шедевры висят в кабинете Отто.

— Тогда куда он дел настоящие гобелены?! — не выдержала Анна. В ее голосе прозвучали нотки отчаяния. Я понял, что следователь Берг обожает свою работу почти так же, как я свою, и ей действительно важно отыскать чудовище, которое подняло руку на творения великого Суо.

— Вот именно, куда… — начал я.

— Полагаю, он продумал такое место, которого нам не отыскать, — предположил Санек. — Профессор — мозг этой операции. Или вы так не думаете?

— Думаю, — ответил я, — но отчего-то не слишком в это верю. Логика против интуиции — моя любимая форма вольной борьбы. Лакей ваш Насяев, а если убийца — дворецкий, то это плохой детектив.

— Да и из тебя детектив не такой уж блестящий, — саркастически заметила Анна.

— Однако что мы имеем, — прервал едва начинающуюся перепалку Санек. — Продумана и проведена сложная операция. Следы перепутаны так, что не поймешь, где ухо, где рыло. В этой схеме нужно отыскать слабую точку.

— Место, — поправил я.

— Не важно, — отмахнулся Санек. — Он мог спрятать гобелены в университете, у друзей, даже у Муравьева, раз сумел так виртуозно подставить его. Мы обыскали его дом в связи с делом консула, гобеленов не нашли. Хотя, может, пропустили что. Эксперты же не знали, что нужно искать еще и риммианские гобелены. У профессора богатая коллекция произведений искусства.

— Такой человек едва ли стал бы прятать улики в вентиляции туалета, — отмахнулась Анна. — Он должен был незаметно совершить подмену и скрыть подлинники там, где никто не будет искать.

Кажется, Анне пришла в голову какая-то идея. Она быстро набросала несколько строк в блокноте и задумалась, постукивая пальцами по столику.

— Гобелены нужно искать не дома, — поддержал я. — Сами мы их не найдем. Нам необходимо как следует тряхнуть Насяева. Тогда он себя выдаст.

— Как? — деловито спросил Санек.

— Элементарно, Ватсон.

Анна и Санек уставились на меня во все глаза, но я не стал выдерживать паузу:

— Наш профессор наверняка места себе не находит — сделка-то срывается. Ему нужно вывезти камешки на рынок. Гобелены могли погибнуть, и тогда все зря.

— И? — остановил меня Санек.

— И теперь мы можем заставить профессора немного поплясать под нашу дудку, — радостно резюмировал я.

— Оставь свои дурацкие иносказания, Ферро, — бросила Анна, — говори по делу, или я тебя убью…

Она была действительно рассержена, поэтому я не стал накалять атмосферу.

— Ладно, — миролюбиво ответил я. — Предлагаю объявить на пресс-конференции, что гобелены не погибли при взрыве. Что мы с вами, Анечка, — я подмигнул Анне, она фыркнула и резко перевернула страницу блокнота, — рискуя жизнями, спасли шедевры из огня. И все любители искусства смогут увидеть их сегодня же в каком-нибудь публичном месте, а потом, вечером, гобелены отправятся на проверку, где их со всей тщательностью исследуют на предмет малозаметных повреждений и чего-нибудь еще в том же духе. Тогда Насяев постарается вернуть себе гобелены до того, как их изучат и поймут, что они поддельные. И мы его возьмем…

— Лихо, — язвительно заметила Анна. — Только есть одна проблема — гобелены сгорели. Нам помогли бы настоящие работы Суо. Выдать их за полиморфы на выставке, поместив под стеклом, — раз плюнуть. Но без них что мы можем сделать? Или они припрятаны у тебя в рукаве?

Санек с досадой посмотрел на меня и покачал головой.

— Можно, конечно, использовать Уроса… — начал он.

— Не получится, — оборвала Анна Моисеевна, — он может скопировать что угодно, но что он будет копировать? Повторяю, у нас нет гобеленов Суо!

— В рукаве их, конечно, нет, но гобелены я вам достану, — резко ответил я.

— Шатов, ты — гений, — прошептала Анна, осторожно прикасаясь к гобелену.

Я обхватил ее за талию и легко поцеловал за ушком, но она была так поражена, что не заметила этого.

Гобелены действительно почти как две капли воды походили на те, что висели у Отто. Точнее, четыре из них. Остальные три отличались заметнее, но у любого знатока не вызвало бы сомнений, что автором этих полотен является великий Суо.

Автор стоял в паре шагов от нас, горделиво подняв худое бледное лицо и поглядывая в нашу сторону через длинные, как у теленка, ресницы. Правое запястье его было заклеено медицинским пластырем.

— Где ты взял этого парня? — шепотом спросила Анна, вновь и вновь дотрагиваясь до драгоценных гобеленов, словно не веря своим глазам.

— Мама, — шепнул я в ответ.

Без мамы, пожалуй, ничего бы не вышло. Но, как сказал бы наш безграмотный Санек, Саломея Ясоновна принесла саломарскому делу две огромные пользы: тридцать два года назад родила меня и рассказала мне о Мэё Гокхэ.

Именно он и стоял рядом с нами с пластырем на запястье и уверенностью в том, что он не кто иной, как великий риммианский мастер Суо.

Уговорить парня тоже помогла мама.

Мэё оказался скромным красивым мальчиком, а к таким Саломея Ясоновна знала самый верный подход — немного лести, намек на огромную пользу для человечества, обещание хорошей рекламы от журнала «Галактика слухов» и томный бронебойный взгляд Саломеи Шатовой.

Лечащих врачей мальчика и главного медикуса-покровителя Гокхэ, чем-то при первом знакомстве очень напомнившего мне Айболита, взял на себя наш доктор Марков — и теперь весь консилиум находился в комнате, с гордостью взирая на результаты труда.

Мэё перевоплотился буквально за десять-пятнадцать минут. Хватило чтения дневника Мастера и просмотра пары коротеньких документальных фильмов, запечатлевших процесс работы Суо над гобеленами коллекции Отто.

Мальчишка вскочил с дивана, бросился к столу и опустил руки в роанит. Материя приняла его почти сразу. С едва слышным шипением расступились под его пальцами белые, похожие на застывший гипс складки материала. Мэё закрыл глаза и запрокинул голову, словно опьяненный музыкой пианист. Его руки осторожно вытягивали из роанитового монолита цветные нити, которые он тут же резко вминал обратно, разглаживая рукой. Постепенно весь кусок ожил и зашевелился, задвигался под его пальцами, подобно живому существу, пополз по рукам мастера, касаясь острых локтей округлыми лапами-пластами.

Доктора переживали, что роанит может сорвать с запястья Мэё пластырь и помешать эксперименту, но худшего не случилось. Материал отступил, извиваясь и шипя. На его гладкой поверхности вздулись и лопнули радужные пузыри. Мэё, почти коснувшись грудью стола, резко развел руками, раздвигая материал в стороны, как огромный, непрерывно шевелящийся лист. Роанит послушно лег, снова белея. Мэё ножом разрезал лист на семь неровных частей.