Юрий Пивоваров - Архив Смагина

Глеб был не совсем в кондиции, однако задал Ивану вполне резонный вопрос: «Я тебе не мешаю?» После краткого пояснения врубился, оживился. Иван рассказывал недолго, из чего я могу сделать несколько выводов: или в общении с Глебом он придерживался другой стилистики; или Глеб на редкость сообразительный и терпеливый парень; или мне необходимо откорректировать моё собственное мировосприятие. Иван закончил словами: «Однофамилец умер. Недавно, но когда конкретно, неизвестно – кто бы стал пересказывать незнакомцу все подробности…»

Картина несколько прояснилась. Получалось, что таинственный абонент, побеспокоивший моего друга, возможно, хотел предупредить об опасности однофамильца. Нашёл он Ивана, скорее всего, по справочнику. Но – имя, отчество? Звонивший их уточнил, притом два раза. Отчества совпадают, но имена-то разные, не перепутаешь. Это было непонятно, это не могло быть простой технической ошибкой. Глеб недолго подумал и пояснил. Звонивший не знал ни имени, ни отчества объекта своего беспокойства, он знал фамилию и инициалы. Потому и попросил представиться. «Так было?» – спросил он. Иван напрягся, вспомнил разговор и подтвердил предположение.

Действительно, звонивший хотел уточнить инициалы, потому что увидел в справочнике трёх Смагиных. Звонил ли он умершему Смагину, пока было неизвестно. И тут опять вмешался Глеб и как человек, имеющий к печатному делу хоть какое-то отношение, выдвинул версию о том, что у неизвестно доброжелателя мог быть другой телефонной справочник, где Смагиных могло быть два и даже один. Все зависело от сроков телефонизации: справочники делаются не мгновенно, этот процесс занимает несколько месяцев. И здесь он тоже, возможно, был прав.

Вот после этого разговора Иван позвонил мне и поначалу совсем сбил с панталыку. Как теперь понятно, с помощью Глеба всё более-менее устаканилось. Но как позже выяснилось, не всё.

В небе парил планер. Среди обширного освещаемого ярким Солнцем и покрытого лёгкой дымкой великолепного пейзажа, включавшего в себя блистающее море, суровые живописные горы и бесконечную равнину пилот обратил внимание на небольшую каменистую площадку. На ней хорошо просматривались две человеческие фигуры, лежащий на земле довольно крупный предмет и стоящая невдалеке бричка.

На небольшом ровном островке, покрытом выгоревшим от жары кустарником, находились Михаил Сеулин и Мария Сикорских. Присев на корточки, они осматривали останки коня. Жарко, кружились мухи. У коня разорвано горло, вспорото брюхо. Синеватые кишки разбросаны, словно животное терзала стая гиен. Возможно, зверски израненная лошадь, силясь встать, ползала в агонии по камням и оставила после себя такие страшные следы. На земле лежал фотоаппарат «кодак». Сеулин поднял его, сфотографировал вблизи основные повреждения. Встал, сделал несколько снимков с разных ракурсов. При этом бросил реплику:

– Нескучно.

– Не институт благородных девиц, – вторила ему Мария.

– Может, это цыгане? Местные говорили – шалят иногда, – предположил Михаил.

– Цыгане? Коня? Вот так? – усомнилась Мария.

– Здесь диких собак много.

Мария посмотрела ещё раз на останки коня. Отрицательно покачала головой.

– Это не собаки.

– Получается, топтыгин?

– О медведе никто и словом не обмолвился, я многих опросила, – не поддержала версию Мария.

– Зато о гаде говорят сколько угодно, – тихо сказал Сеулин, – но ведь это же несерьёзно получается, сказка, легенда… Не нравится мне это.

Мария выпрямилась, прошлась вокруг истерзанного коня.

– Кому ж понравится. Такие вот дела. Медведь – сомнительно… Не собаки. Я так думаю. Надо доложить товарищу Смагину. И чем быстрей, тем лучше.

Лошадь, запряжённая в бричку, тревожно заржала, ударила землю копытом.

– Придержи её, беспокоится. Ещё сорвётся, понесёт, – сказала Мария.

Сеулин быстро подошёл к лошади, остановился на мгновенье в нерешительности. Хотел взять под уздцы, но Мария уже стояла рядом, схватила уверенно узду, погладила лошадь, та скосила глаза, успокоилась. Сеулин виновато посмотрел на Марию, отошёл, осмотрелся по сторонам, «ощупал кобуру».

Мария зафиксировала это движение. «Не навоевался? – подумала она. – Условный рефлекс?» Как нас всех переломало! Умный, сильный, красивый мужчина – как долго он ещё будет машинально хвататься за несуществующий наган, видя в нём и единственного надёжного защитника, и самого близкого друга, и весомый аргумент в споре? Я нравлюсь ему! А он, прошедший огонь, воду, наверняка имевший немало связей с женщинами, не решается даже обнять меня, не говоря уже о большем. И я, потерявшая двух любимых и единственных мужчин в жизни, знающая, что в этом мире и почём, веду себя как несмышлёная девчонка, кисейная барышня? Что это? Может, это и есть новая жизнь – нежная, красивая, не больная, не убийственно стремительная и… честно заслуженная? И мы к ней пока не готовы. И что делать? Ждать и надеяться? Вся жизнь впереди? Так получается…

Мария отошла от растерзанной лошади. Странно, размышляла она, я думаю о чём угодно, но только не о предмете расследования. Что здесь происходит, в конце концов? Слухи, рыбацкие выдумки, сомнительные свидетельства… Ничего конкретного. Утопленник? Гримаса? Если кто-то думает, что все покойники приветливо улыбаются, тот глубоко ошибается. Выпал из лодки, одежда тянет на дно, испугался – мало ли. Есть информация: он в лодке был не один. Где остальные? Где лодка? У нас нет людей, нет водолазов. Получается, будем ждать – может, море само поделится своими тайнами. Так не бывает.

Сбивает с толку, рассуждала Мария, путаница в свидетельствах. Часть из них связана с морем, часть – с сушей. Если принять это все, хотя бы отчасти, всерьёз, то речь идёт о земноводном, о рептилии. Крокодил? Теоретически – да. Но – среда обитания? На пару недель, на месяц его, может, и хватило бы. Но далее что? Он погибнет. И крокодил не охотится на берегу и, тем более, суша для него не место для пиршества. Гигантская змея анаконда… Сколько бы о ней не сочиняли сказок, на суше она тяжела, медлительна и потому как охотник беспомощна. И опять – среда обитания? Здесь не Амазонка и не Ориноко.

Может, все проще – это люди создают, как говорил товарищ Смагин, громкие прецеденты, способствующие распространению панических слухов, поддерживающие легенду. Но – мотив? Местные заметного страха не испытывают, чтобы породить это чувство, необходимо ох как постараться. И зачем? Приезжие все эти истории не знают, если знают, относятся к ним, как к сказкам местного розлива, и, похоже, жители прибрежных посёлков не горят желанием делиться с ними опасными особенностями местных достопримечательностей. Получается, в разжигании панических слухов никто не может быть заинтересован.