Сергей Гомонов - Пари с будущим

— Есть опасность, что она сожжет во время такого сеанса все клетки головного мозга и умрет, — ответил я, ощущая, как дернулись пальцы на правой руке Джоконды и мысленно воздавая хвалу вонючей соли из запасов маэстро.

Леонардо поднес ей флакон еще раз. Теперь Лиза с отвращением отвернулась и застонала. Компаньонка прибежала на звук ее голоса, и снова поднялась суета.

Синьора приоткрыла светло-карие глаза. Зрачки были мутны, но, поймав мой взгляд, стали оживать.

— Агни… — беззвучно проговорила она, ухватив меня за локоть и силясь подняться.

— Что с вами, синьора? — не отставала монашенка.

— Все хорошо, Кьара, не беспокойтесь, не беспокойтесь.

— Я всегда знала, что эти занятия бесконечно вас утомляют, мона Лиза! Сегодня же доложу вашему супругу, чего вам стоят часы неподвижности. Воображаю, как болит у вас спина! Да и куда лучше — портрет давно готов!

Савитри беспомощно поглядела на меня и на Леонардо. Я понял, что переубедить Кьару и синьора Джокондо она в ближайшее время не сможет.

— Смею вас оспорить, мона Кьара: картина еще не окончена, — подбирая слова, мягко сказал художник.

— А зрителю всё виднее, синьор да Винчи! — упорствовала монашенка, строго складывая узкие морщинистые губы с небольшими, но заметными волосками «усиков» в углах и сверкая водянистыми глазами. — Я не позволю рисковать благополучием госпожи!

Леонардо развел руками и отступил. Насколько я замечал, с женщинами он старался не спорить никогда и ни о чем, лишь в обществе нас с Лизой-Савитри становился разговорчив и заинтересован.

— Вы сходите, Кьара, отдайте распоряжение кучеру, — велела Джоконда, не зная иного способа избавиться от навязчивости компаньонки, и когда Кьара наконец лишила нас своего общества, посмотрела на да Винчи: — Мессер, это ненадолго, мне нужно будет восстановиться, и я опять возьму их обоих под контроль.

— Так вы zahori [35]? — спросил он с любопытством.

Лиза улыбнулась:

— Нет, мессер, я просто пока еще живая иллюстрация истины о том, что если где-то убудет, то где-то и прибудет. Так вот, это ничего, что я не смогу больше приезжать: у вас все равно скоро не останется времени заниматься моим портретом.

— Почему?

— Вам придется стать соперником Буонаротти, — она пожала плечами, которые столь дивно соответствовали модным вкусам современников: были покаты и притом пышны, тем самым подчеркивая небольшой, но полный бюст и длинную гладкую шею без малейших намеков на выступающие ключицы и с едва-едва различимой яремной впадинкой посередине.

— Соперником Буонаротти?! С чего бы это… и — как? — все более удивлялся Леонардо.

Мона Лиза грустно улыбнулась:

— Вам с ним наперегонки придется расписывать дворец Синьории. По заказу гонфалоньера Содерини. Можете не благодарить: у меня в тот момент не было более удачных идей, сер Леонардо. Поскольку один из его сторонников подложил вам свинью, я решила ответить самому Микеланджело, но обратным. Отвечай на зло добром, не так ли? — тут она уже рассмеялась, потому что посмотрела на меня, а я и сам едва сдерживался, чтобы не захохотать от воспоминаний о записке-доносе. — Сначала Содерини пригласит вас, чуть позже — Буонаротти.

Не успел художник ответить, что по-прежнему ничего не понимает, как снова появилась мона Кьара и заявила, что к дому подъехали два кавалера и просили доложить о них хозяину. Тут же, едва не сбив ее с ног, в студию ввалился потный от бега Салаино и, не извиняясь, слово в слово повторил слова монашенки, а от себя добавил, что тех двоих он узнал: они с товарищами только что стояли у входа в мастерскую.

— Нам пора ехать, — вздохнула Лиза и застегнула плащ. — Прощайте. Я пришлю за картиной слугу, мессер.

С этими словами она, поддерживаемая под руку компаньонкой, удалилась. Леонардо кивнул ей вслед, после чего мы с ним вышли к уже известным мне кондотьеру и солдату.

— Сер да Винчи, — сказал кондотьер, а я проводил глазами карету Джоконды, — синьор Содерини изъявили просьбу увидеть вас в Палаццо Веккьо, и мы здесь, дабы составить вам эскорт.

Я отвернулся, пряча улыбку. Похоже, парень еще даже сам для себя не придумал объяснение собственной роли в этом странном деле. У солдата, между прочим, вид был не менее растерянный, чем у его командира. За нашими спинами стоял Салаино, и он, само собой, не понимал вообще ничего, разве что моя веселая физиономия развеяла его тревогу.

— Что скажете, мессер? — спросил я при прощании садившегося верхом Леонардо.

Тот, уже в седле, приподнял руки, возвел глаза к лазурным небесам, покачал кому-то в ответ головой и, берясь за уздечку, пришпорил коня.

Оставшись с Салаино вдвоем, мы переглянулись, а потом одновременно, с облегчением, выдохнув, утерли лоб рукавом.

Савитри восстанавливалась долго. Леонардо отправил ей со слугой портрет, а сам принялся за картонную версию будущей фрески «Битва при Ангиари». Свободное время он проводил в мастерской, где внезапно для всех воспылал прежней страстью к созданию летательного аппарата. Эта затея отвлекла Заратустру от «Тандавы», посему машину я дорабатывал в полном одиночестве. Пока маэстро с Перетолой мастерили прототип дельтаплана, полностью заняв им одну из комнат, я собирал последнюю центрифугу и настраивал систему.

Других доносов не было, но мы оставались начеку. По крайней мере, если Леонардо почти всю светлую часть суток находился пред очами правящей верхушки и своего врага-Микеланджело, крыть стукачам было нечем: мессер «не был, не замечен, не состоял», и подтвердить это могли теперь многие свидетели.

Однажды я увидел в его студии еще несколько портретов Лизы, набросанных углем на картоне. Разные ракурсы, поворот головы, поза — но всюду один и тот же взгляд и неверная, размытая улыбка маленьких губ.

— Мне иногда не верится, что она зряча, — однажды поделился со мной Леонардо. — Но бьюсь об заклад, я еще ни разу не видел такого лица и у слепых! И, сколько ни ломаю голову, я всё ж не могу понять — что такое запредельное предстает взору вашей спутницы, фра Лука?..

— Я сам… не могу этого понять, мессер, — признался я тогда. — Скажу только, что через пятьсот лет это не разгадают… Разве что портрет тот, который вы отослали семейству Джокондо, очень сильно отличается от того, что выставят в Лувре…

— В Лувре? Это, если я не ошибаюсь, какая-то французская крепость? Как же попадет туда моя картина?

— Пути Господни неисповедимы, мессер. А Лувр через пятьсот лет будет одним из величайших музеев Европы.

— Воистину неисповедимы… Моя «Мона Лиза» в величайшем музее Европы… Невероятно… Там столько недоработано!

— Но… мне кажется, в Лувре будет вывешена совсем другая картина. На ней другая Лиза, мессер!