Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Она растерялась. Глядя на меня, она краснеет, как помидор.

— Я только через неделю пойду на первое ультразвуковое исследование, я не знаю, кто у меня там.

— Мальчик, — уверенно говорю я.

— Мальчик, — повторяет она за мной, как эхо.

Я смотрю, как она снова погружается в себя. Взгляд снова застыл на какой-то точке пространства. Что ж, пусть подумает.

Я иду в 302-ю палату. Там сейчас лежит только Шейкин — остальных я выписал, и они сегодня утром уехали.

Присев на край кровати, я заглядываю в глаза пациента. Он встречает мой взгляд равнодушно. Да, сейчас ему снова плохо — осознание того, что неизбежное приближается, заставляет его смотреть на мир через призму равнодушного созерцания. Меньше недели назад, когда я выпустил жидкость из живота, ему было значительно легче, но сейчас снова округлился живот.

— Как дела, Шейкин?

— Так себе, — говорит он, — пока жив, хотя порой, мне кажется, что уже мертв.

Шейкин смотрит на меня и, понизив голос, добавляет:

— Доктор, давай сделаем так, чтобы я уснул и не проснулся. Ты же, Михаил Борисович, понимаешь, что у нас ничего не получится. Я уже никогда не поправлюсь.

Это его фамильярное «ты» добавляет убедительности в слова — он словно отдает мне свою жизнь, как самому близкому человеку. Он доверяет мне самое ценное, что у него есть, и здесь официоз ни к чему.

Он видит, что я молчу, и продолжает тихо говорить:

— Понимаешь, доктор, устал я. Если бы еще мне было для кого жить, я бы боролся до конца, но — дома, кроме пустых стен, меня никто не ждет. Ты и сам видишь, что за все время, что я здесь нахожусь, ко мне никто не пришел. Мир вычеркнул меня из списка живых — жена и дети забыли обо мне, бывшие сослуживцы заняты своими делами и им не до меня, а для собутыльников давно уже нет ничего святого, кроме огненной жидкости. Ну, промучаюсь я еще пару недель, и что? Ничего не изменится.

Шейкин перевел дыхание. Так много говорить для него тоже тяжело.

Я смотрю на него. Он вполне убедителен, тем более, что я уже решил, что помогу ему. Избавить от болезни его уже никто не сможет, а от жизни — очень даже легко. Помочь умереть — это тоже функция Бога.

— Шейкин, вы в Бога верите? — спрашиваю я.

— Да.

— Я вернусь через десять минут, надеюсь, вам хватит этого для молитвы?

Шейкин улыбается, словно я только что сказал ему радостную новость и еле заметно кивает головой.

Лариса по-прежнему сидит в ординаторской на диване и смотрит перед собой. Заметив меня, она поворачивает голову в моем направлении и спрашивает:

— Как это у вас получается?

— Вы это о вашей беременности?

— Да.

— Ну, я видел, что у вас недавно был ранний токсикоз, и уже сейчас можно заметить некоторые изменения в вашем внешнем виде, по которым можно предположить, что вы, Лариса, беременны.

— А, по поводу мальчика?

— Ну, а это — пятьдесят на пятьдесят. Или мальчик, или девочка. Учитывая данные статистики, мальчиков рождается несколько больше, чем девочек, поэтому у меня больше шансов правильно предсказать пол ребенка, если я скажу, что это мальчик.

Лариса разочарованно хлопает глазами.

— То есть, вы точно не знаете, кто там у меня?

— А, вы, Лариса, думали, что я — волшебник?

— То есть, вы смеялись на до мной, Михаил Борисович? — говорит Лариса обиженно.

— Нет, — мотаю я головой, и улыбаюсь, — я рад за вас, Лариса.

Я смотрю на часы — десять минут прошло.

— Жизнь, во всех её проявлениях, — это прекрасно, — говорю я, — и ведь неважно, кто там, мальчик или девочка. Главное, чтобы ребенок был здоров, а вы были рады его появлению на свет.

Я снова оставляю Ларису.

Шейкин, на лице которого написано умиротворение, лежит на кровати, сложив руки на круглом животе. Он смотрит на меня и, не заметив того, что ожидал увидеть, спрашивает:

— А где шприц?

— Успокойтесь, Шейкин, мне не нужен шприц, я все сделаю быстро и безболезненно.

— Спасибо, доктор, — говорит он, все еще недоверчиво глядя на меня.

Я сажусь на край кровати и прикладываю пальцы к шее. Почувствовав биение сонных артерий, я говорю:

— Смотрите, Шейкин, мне в глаза, и, когда захочется спать, не сопротивляйтесь.

Я, не сжимая сосуды пальцами, создаю своим сознанием поле и перекрываю ток крови в сонных артериях с обеих сторон. Я смотрю, как мутнеет сознание в глазах пациента. На его лице застывает улыбка, когда он медленно уходит в бесконечный сон. Шейкин в последние мгновения жизни счастлив — он вновь проживает те события в его жизни, которые лежат на поверхности памяти. Я встаю и иду в ординаторскую, чтобы начать набирать на компьютере посмертный эпикриз.

Днем, когда рабочий день заканчивается, я понимаю, что мне надо сделать еще одно дело. Написав бумагу, я иду к заведующему отделением за подписью. Говорю, что мне надоело, когда он спрашивает почему. Слушаю его еще пять минут, равнодушно кивая на его доводы. Забираю подписанное заявление и иду в отдел кадров.

На следующий день я забираю свои документы и освобождаю стол в отделении. Я никому не говорю простых слов прощания, словно ухожу навсегда.

Наверное, так оно и есть.

Иван Викторович Вилентьев ждал звонка. Полчаса назад он отправил в Москву фотографию и теперь сидел у телефона. Чутье подсказывало ему, что ответ будет положительный, но ему нужна была полная определенность.

За окном начало темнеть — пришла осень. Дни все короче и короче. Хорошо хоть, что синоптики обещали теплую осень без проливных дождей. Хотя, полностью верить им нельзя. Посмотрев на часы — прошло всего тридцать пять минут — он подумал, что в Москве сейчас только полпятого.

Он чуть не подпрыгнул, когда зазвенел телефон.

— Да, Вилентьев слушает.

— Спасибо огромное. Как все сделаем, я вам отправлю материалы.

— Еще раз спасибо.

Он положил телефонную трубку и от избытка чувств, довольный собой, хлопнул в ладони. Вскочив со стула, он подошел к сейфу, открыл его и извлек пистолет в кобуре. Закрепив портупею на плечах, капитан на ходу набросил пиджак на плечи и вышел из кабинета.

— Коля, — заглянул он в соседний кабинет, — поднимай спецгруппу, и поехали на задержание, Парашистая в Москве опознали.

Иван Викторович шел по коридору управления с гордой улыбкой — он был прав, когда подозревал Ахтина, интуиция его не подвела.

Уже в машине он с сотового телефона позвонил психиатру Гринберг.

— Здравствуйте, Мария Давидовна.

— Я получил из Москвы подтверждение. Да, это наш доктор. Владимир Геркоев, один из тех, кто выжил, опознал его.

— Да, едем на задержание.

— Мария Давидовна, да вы что, мы с Колей и пятеро спецназовцев. А он всего один.

На лице Ивана Викторовича застыла улыбка уверенного в себе человека. Женщина пытается напугать его, рассказывая ему, что Парашистай опасен.