Владимир Романовский - Полезный Груз

– Глаза-то есть, зеленые.

– Серые.

– Серые с зеленым оттенком. Но ведь он мужчина.

– Ну и что?

– А то, капитан, что мужчины не умеют рассеивать внимание. Не умеют одним взглядом охватывать две или три вещи одновременно. Тормозят. Вот, к примеру, это ведь ваш диптих?

Муравьев сердито отобрал у нее диптих, спрятал в карман, и сказал:

– Дешевый цирк.

Пиночет возразила:

– Иногда очень помогает.

– От насморка? Номера связи … что за номера связи?

– Разные. Включая, между прочим, Чайковскую.

Муравьев пожал плечами, в то же время быстро прикидывая, что к чему. Лжевяземский дурак, но это и раньше было известно. Номер связи Чайковский в кармане у Лёши … Что на основании этого может заключить сыщик?

Да ровно ничего.

Он сказал:

– Ладно. Странно, но допустим, что это правда. Авдеевка тоже в его книжке отмечена?

– Нет, капитан. Но в связи с тем, что Авдеевка – место помоечное, и живут тут в основном бродяги…

– Ельники.

– Я не люблю сленг, капитан. Ельники, грузди, бомжи – все эта жаргонная дребедень только запутывает. Люблю слова исконные, по завету Орвелла.

– Сейчас вы скажете пошлость.

– С чего вы взяли?

– Вступление очень фанфарное получилось. Ну, ну?

Пиночет поджала губы, некоторое время посомневалась, и все-таки сказала:

– Тот, кто не хочет быть найденным, всегда так или иначе связывается с бродягами.

– Ну, что я говорил!

Пиночет продолжила, проигнорировав реплику:

– Заброшенные склады, помещений много, мусор в бочках можно жечь для тепла, просторно. Железных дверей тоже много, доской подпер – создал приват. Если бы мне нужно было кого-то похитить и спрятать, я бы, возможно, подумала об Авдеевке. Может, и не стала бы связываться, но подумала бы точно.

– Похитить и спрятать? – насмешливо переспросил Муравьев.

– Да. А что? Вы не смотрите на меня так, капитан. Да, сыщик вы бесподобный, отдаю вам должное, но все-таки не зарывайтесь. Что не так?

– Мне надоело ходить у вас на поводу, Пиночет.

– Не будьте инфантильным, Муравьев. Нельзя отчаиваться.

– Я не отчаиваюсь.

…Нельзя отчаиваться. Это глупо и непродуктивно. Мы уже несколько часов морочим друг другу голову, но это мы просто по долгу службы. А отчаиваться нельзя.

***

Есть люди, которые не отчаиваются никогда. Все остальные отчаиваются часто, бросают дело, оставляют работу незаконченной. Не сработало с первого раза – бросил. Не сложилось – впал в уныние.

Сильные чувства – а отчаяние чувство сильное – поляризируют человечество, деля его на две категории, например: людей, способных на добрые дела, и людей на таковые не способных; людей, жадных и нежадных; гордых и негордых.

Но все это несерьезно, иллюзия, игра слов, домыслы праздных лентяев, потому что на самом деле все люди делятся на Буржей и Ельников.

Ельники живут как придется, где придется, где нет буржеского запрета на ельническое проживание. Хлеб добывают направленным поиском, иногда просят милостыню на улицах, реже – воруют, еще реже грабят.

Буржи живут по сложным, абсурдным законам, за вялое следование которым им выделяется буржеским социумом постель с бельем в одном и том же месте всякую ночь, еда рыночная и кооперативная, одежда, соответствующая телесным пропорциям, и доступ к коммунальным удобствам – к воде в неограниченных количествах, в том числе горячей, к электрической плите для приготовления пищи, теплу зимой, прохладе летом, щеткам-расческам-бритвам-полотенцам. Большинство удобных для жилья территорий планеты захвачено буржами. Ельников на этих территориях терпят неохотно, и ельник сто раз подумает, прежде чем открыть какую-нибудь дверь в мире буржей. В дом ли, в книжную ли лавку, в заведение – это все равно. Могут обругать, выгнать, а ежели не очень брезгливые буржи попадутся, то и побить могут. А от побоев приключаются неприятности, которые поправить сложно – буржи медицину монополизировали, всё время лечатся, на ельников лекарей не хватает. Некоторые ельники пользуются так называемыми народными средствами, но это на любителя. Некоторые поправляются, но неизвестно от средств ли, или сами по себе, а некоторые подыхают.

Милостыня происходит от слова милость, а с милостью в мире буржей не то чтоб через край. Буржи не менее жадны и скупы, чем ельники, кидают больше мелочь, даже тем, кто место застолбил и от конкурентов отбился и откупился. А уж критики не оберешься – всякий бурж или буржиха непременно скажет, у, пьянь, скотина, шел бы работать, паразит. Буржи любят слово работа и производные от него, и считают, что сами работают, рук не покладая, выматываются на буржеское свое благо, а ельники ленивые, работать не хотят, и следует ельникам с буржей брать пример, если они желают стать настоящими людьми, а не оставаться тем, что они есть. Быть людьми, в смысле буржами, важно и почетно. Так они, буржи, думают.

Некогда модное среди буржей слово «труд» употреблялось редко. Слово «работа» почти полностью его вытеснило. Слово «труженик», примененное к конторному работнику, вызывает кривые усмешки у самих буржей.

…Даже по ельническим понятиям Жимо был человек неприхотливый.

Завтрак – дело важное, но чревато трениями и требованиями, переходящими в драку, а Жимо драк не любил, и предпочитал обходиться без завтрака. Заодно это освобождало его от необходимости запасаться провизией с вечера. А то ведь насобираешь вечером, потом прикорнешь – а глаз не сомкнуть, то крысы посягают, реже бродячие собаки, то вдруг кто-то из соседей-ельников полуночничает, как какой-нибудь колдун-алхимик, и тоже норовит присвоить что-нибудь из провианта.

Обед – другое дело, каждый за себя, где раздобыл, там и поглощай. С ужином по-разному – поужинать хочется за час до зыбкого сна, желательно там же, где спишь – но не всегда это удается.

В другой, предыдущей, буржеской по сути жизни Жимо ел сытно, спал крепко, и пил много вина. Так ему казалось. В ельническом существовании не пил совсем. Некоторые ельники пьют, но это лишнее напряжение, и очень сказывается на общем состоянии. Доброго вина или коньяку не всегда раздобудешь, а так – страшнейшее пойло хлебают, кто с ханыгами из буржей, а кто-то умудряется сам покупать – морды и носы пухнут, башки болят, руки трясутся. Не дело это.

У всякого человека есть увлечения, слабости, милые сердцу привычки.

Страстишка, не страсть, была у Жимо – чтение. Тоже связано с напряжением, но дело того стоит. Чем в свободное время лясы точить с поселянами, у которых мозги распыленные, а мысли только о себе, лучше уединиться и погрузиться в другую эпоху, или беседовать односторенне с каким-нибудь мыслителем забубенным из пылью покрытых веков. Библиотеку содержать при себе, правда, хлопотно. Пятнадцатью книгами располагал Жимо, и таскал он их за собой в мешке всегда, вместе с остальными пожитками – второй курткой, вторыми штанами, запасной парой трусов, тремя парами носков, и кучей ненужного хлама, который нужно было бы выбросить, но жалко. Могуч инстинкт собственности. Ну, летом еще ничего, а с осени и до весны очень хлопотно – норовят книжки вместе с хламом украсть на отопление, потому что холодно, греться надо, а не книжки читать; подумаешь, грамотей!