Марк Ходдер - Экспедиция в Лунные Горы

Бёртон вздрогнул, когда лезвие коснулось его черепа.

— У вас интеллект исследователя, — продолжал жрец, — открытый для всего нового; вы наблюдатель, настолько отделенный от собственной культуры, что легко воспринимаете пути других; вас не смущают необычные или незнакомые идеи.

— Почему это так важно?

К'к'тиима сбрил последние пяди волос с головы исследователя и сказал:

— Уильям, мистер Спик, сейчас я выполню одну очень деликатную операцию. Прошу вас, не вмешивайтесь. Если вы попробуете сделать хоть что-нибудь, он умрет, и вы, тоже. Поняли?

Оба человека кивнули.

Заводной человек опустил нож и взял маленькую тарелку, частично наполненную липкой мазью.

— Замечательно! — воскликнул он. — Батембузи все подготовили, как надо.

Он погрузил тарелку в кубок, зачерпнул пыль черного алмаза и, при помощи небольшого инструмента, перемешал пыль с мазью. Прихромав к голове исследователя, он, тем же самым инструментом, нарисовал на голом черепе Бёртона сложный иероглиф.

— Благодаря этому знаку, сэр Ричард, вы не сойдете с ума, хотя окажитесь в отрезке истории, находящемся за пределами вашей естественной продолжительности жизни.

— За пределами... — начал было Бёртон, потом замолчал, его глаза расширились. — Вы же, конечно, не собираетесь отправить меня в будущее!

— Как раз собираюсь.

Жрец закончил рисовать символ, отложил тарелку в сторону и перевернул инструмент, который держал в руке. Его обратная сторона представляла собой острую иглу.

— Будет больно, — сказал он и начал колоть кончиком иглы в череп Бёртона, с такой скоростью, что его рука превратилась в размытое пятно.

Бёртон стонал и извивался от боли.

— Время, сэр Ричард. Время. Время. Время. Вы, мягкокожие, понимаете его в очень ограниченном смысле. Вы считаете, что оно — удар сердца, что у него регулярный пульс, что оно идет от А к Б, а потом к С. Но время — намного больше, чем ритм и последовательность. Это мелодия. Это рефрены, которые поднимаются, опадают, и поднимаются опять. Время может менять высоту, тембр и структуру. У времени есть созвучия. Громкость. Ударения и паузы. Стихи и хоры. Вы видите только ее скучную горизонтальную составляющую, но у нее есть и вертикальные.

— Даже если вся эта белиберда правда, — фыркнул Уильям Траунс, — что отсюда следует, черт побери?

— А вот что, детектив-инспектор: когда рябь последствий распространяется после совершенного действия, она идет во всех направлениях, а не только вперед, как думаете вы, мягкокожие. Во всех направлениях!

— Бред сивой кобылы!

К'к'тиима выпрямился, закончив работу, и сказал:

— У вас есть платок?

Траунс покачал головой, но Спик порылся в кармане, вытащил кусок материи и передал заводному жрецу. К'к'тиима, используя его, вытер кровь и остатки мази со свежей татуировки исследователя.

— Готово, — сказал он и взял револьвер. — Сейчас мы пошлем нашего друга Бёртона в будущее, где он станет свидетелем музыки времени и всего его великолепия. Это подарок от нагов расе, которая уничтожила нас.

— Зачем? — спросил Бёртон.

— Потому что вы должны узнать! Иначе весь мир будет уничтожен! А сейчас его судьба в ваших руках, мягкокожий — преподайте там урок, который вы выучили сегодня.

— Несусветная чушь! — сплюнул Траунс.

— Мне ужасно жаль, — сказал К'к'тиима, — и я очень извиняюсь, но Глазу действительно нужна жертва — только она активирует его. Однако если это вас утешит, ваша сущность запечатлеется в камнях, Уильям.

Он поднял револьвер и выстрелил Траунсу в лоб.

Бёртон закричал.

Последовала ослепляющая белая вспышка.

Удивительное растение затряслось; огромный красный цветок закачался, освещенный светом солнца, и развернул колючие лепестки, впитывая свет и тепло. Воздушные пузыри на его стебле надулись, как воздушные шарики, потом сжались, и раздался странный призрачный голос:

Цветок опять задвигался, дерево заскрипело и, казалось, посмотрело на двух людей, которые, сидя на сенокосцах, от удивления открыли рты.

— Говорящее дерево, — прошептал Берти Уэллс то, что Бёртон знал и без него. — Чертово говорящее дерево!

Два длинных узких листа, расположившихся между лепестками, вытянулись и изогнулись, как будто человек выбросил вперед руки.

— Давай, объясняйся, мерзавец! Почему ты так долго не замечал меня? Разве не было ясно, что я зову тебя назад? Маки, Ричард! Маки!

Бёртон заглушил мотор сенокосца, покачнулся, упал с седла и остался лежать.

Уэллс торопливо выключил мотор, тоже спустился и встал на колени рядом с другом.

— Эй, — воскликнул цветок. — Ты кто? Что с Ричардом?

— Я — Берти Уэллс, и, как мне кажется, он в обмороке. Вероятно от глубокого недоверия!

— А, — сказал цветок и добавил:

Сомнение есть вера, в основном, но вера есть сомненье, каково!

Есть доказательство — не верим мы ему, но можем ли мы верить без него?

Как, почему и куда? рожь и ячмень не компот.

Кривы не прямые, да; но верх там где над и под.

Четыре — оно дважды два, но десять — не пять на два,

Судьба и Бог двойники, но Бог совсем не судьба.

— Доказано, что Бог — заблуждение, — растерянно пробормотал Уэллс, вынул фляжку и брызнул воду на лицо Бёртона.

— Действительно, — согласился цветок. — Дарвин нанес удар и оставил нас ни с чем. И что теперь, эй? Что теперь? Быть может, мы должны заменить его высшим видом пантеизма. Как вы считаете, мистер Уэллс?

Даже не думая о том, что растение-переросток вовлекло его в теологический спор — он чувствовал, что это приведет его к неизбежному заключению: он сошел с ума — Уэллс ответил:

— Умный человек должен работать, исправляя собственные ошибки, а не ждать вмешательства свыше, и должен заменить веру в непознаваемый божественный план на хорошо обдуманную собственную программу действий.

— О! Браво, браво! — одобрительно воскликнул цветок.

Мысли кого-то узнай, чувства возьми себе.

И пойманный фактом Бог спину покажет тебе.

Бёртон вздрогнул, чихнул, еще какое-то время полежал, потом, качаясь, встал на ноги и ухватился за одну из ног сенокосца.